Русская армия между Троцким и Сталиным - Леонид Млечин Страница 62

В перерыве перед концертом Подвойский резко стал порицать чрезмерное возвеличивание. Но Николай Вознесенский (будущий член политбюро и первый заместитель главы правительства. — Авт.), мы сидели вместе, напустился на Подвойского с решительными возражениями. Назвал его консерватором, не видящим огромных заслуг Сталина в гениальном руководстве соцстроительством.

Неужели не видишь, говорил он, как т. Сталин умеет удивительно прозорливо и своевременно давать боевые партлозунги и мобилизовывать партмассы. Разве не гениально: «Кадры решают все», «Человек — самый ценный капитал»…

Сегодня был на Красной площади, на параде войск и демонстрации. Принимал парад Ворошилов на великолепном коне в новой маршальской форме. На мавзолее вместе с членами политбюро стояли первые пять маршалов: Ворошилов, Буденный, Блюхер, Егоров, Тухачевский.

Войска тоже в новой форме. У всех введены погоны, их не было восемнадцать лет. У низшего комсостава: ефрейторов, сержантов, старшин — опять введены лычки-нашивки, у офицеров золотые погоны: у лейтенантов, майоров, полковников. На первый взгляд как-то странно, отвыкли. Но говорят, пока это только на параде. Будут вводить постепенно, по мере изготовления. А пока без погонов, с металлическими знаками различия на воротниках: треугольники, кирпичики, кубики.

Подвойскому тоже не нравится возвращение старой царской формы. Говорит, революция ввела свою оригинальную форму в Красной Армии, одобренную Лениным, и свои звания. Это и надо было увековечить. Незачем занимать у царской армии.

Между прочим, он сообщил интересную новость. Тухачевский как заместитель наркома обороны и начальник генштаба упорно предупреждает об усиленном сколачивании Гитлером блока против нас…»

В мае 1936 года Соловьев побывал на открытии музея Ленина — Сталина, который разместился в здании бывшей городской думы на площади Революции:

«В обширном вестибюле обращает всеобщее внимание огромная групповая скульптура «Ленин и Сталин беседуют на скамейке в Горках». В залах очень много портретов, фотографий, зарисовок, скульптурных изображений Ленина и Сталина, подчеркивающих их великую дружбу и неразрывность во всех событиях с самых ранних лет и до конца…

Подвойский сказал, что нескромное рекламирование т. Сталина мешает правильному впечатлению. Подвойский добавил, что нам, старикам, отлично видно, где фальшь и искажение. А вот молодое поколение будет все принимать за чистую монету и будет неправильно ориентировано по истории партии…»

Даже по дневнику Соловьева видно, что настроение бывшего наркомвоенмора ухудшалось с каждым годом.

4 января 1935 года Подвойского свалил очередной инфаркт. Ему назначили годичный отпуск для лечения. Но медицина оказалась бессильной. В мае 1936-го у него произошел инсульт, отнялась правая рука. Отпуск продлили, потом врачи категорически запретили ему работать, а Николаю Ильичу было всего пятьдесят четыре года. Подвойскому оформили персональную пенсию.

Но пессимизм Николая Ильича определялся не только неприятными событиями его собственной жизни.

6 ноября 1936 года в Большом театре во время торжественного заседания Соловьев опять беседовал с Николаем Ильичом, теперь уже пенсионером.

«Подвойский очень удручен событиями, массовыми арестами, заостренными политическими статьями. Говорит, что много преувеличений, но приходится молчать.

После концерта, около полуночи, он пригласил меня посмотреть невиданную диковину. Мы прошли через площадь Революции на Никольскую улицу. Он провел в старый дом против ГУМа. В небольшой комнате люди толпились у какого-то крошечного аппаратика с экраном вроде спичечной коробки. Кто-то сказал, что показывает Москва. Экраник осветился, появились крошечные фигурки, видимые только по грудь, и стали представлять какие-то сцены. Но это было так крошечно и неясно, что понималось смутно. Говорят, что это какое-то новое, зачатное какое-то телевидение, которое должно показывать на любом расстоянии любую обстановку. Здесь в полночь производятся опыты. Я ничего из этого не понял…»

Подвойский не хотел бездельничать. Если позволяло состояние здоровья, выступал перед работницами ткацкой фабрики «Трехгорная мануфактура», где он состоял на партийном учете.

6 июля 1937 года на собрании пропагандистов в Московском комитете партии Соловьев встретил Подвойского. Только что были приговорены к смерти и расстреляны маршал Тухачевский и его соратники, обвиненные в шпионаже и попытке организовать заговор. В Красной армии полным ходом шла большая чистка. Все эти военачальники выдвинулись на глазах Подвойского. Николай Ильич негодовал:

«Он крайне возмущен расстрелом военачальников. Говорит, всех отлично знает как честных революционеров и не верит в их предательство».

И последняя запись в дневнике Соловьева о разговоре с Подвойским датирована 27 февраля 1939 года:

«Скончалась жена и друг великого Ленина — Н.К. Крупская. У гроба я встретил Подвойского. Пожаловался, поразительно быстро уходят старые ленинские кадры. Обвиняет т. Сталина — не бережет их, наоборот, ускоряет уход, либо причиняя неприятности, как Ульяновой и Крупской, либо путем насильственных массовых репрессий.

Я прервал его, неужели он разуверился в партии. Отвечает, нет, в партии твердо уверен. Она непреклонно идет по ленинскому пути. Но вот генеральный секретарь со своими ближайшими подручными слишком зарывается, действуя под флагом партии. Я прекратил этот опасный разговор».

До последнего времени Николай Ильич собирал в архивах документы, относящиеся к созданию Красной армии и писал воспоминания. Они были опубликованы уже после его смерти.

Несмотря на неважное самочувствие, в 1939 году Подвойский писал Сталину:

«Вследствие серьезной болезни (грудная жаба) значительное время я был оторван от государственной работы. Сейчас я в силах выполнить любые задачи, которые ЦК возложит на меня. Конечно, больше всего тянет меня к делу укрепления обороны, делу коммунистического воспитания кадров Красной Армии».

Ответа он не получил.

Наверное, в эти последние годы жизни он искал утешения в семье. У него было пятеро своих детей и двое приемных. Во время засухи 1921 года Подвойские усыновили двух эвакуированных из Поволжья мальчиков, которые прожили у них несколько лет.

Николай Ильич скончался 28 июля 1948 года. Похоронили его на Новодевичьем кладбище. Нина Августовна, которая работала в Институте Маркса-Энгельса-Ленина, пережила мужа на пять лет — она ушла из жизни в ноябре 1953 года, уже после смерти Сталина.