Четыре королевы - Нэнси Голдстоун Страница 61

«От матери и братьев короля французского была передана большая сумма денег для его выкупа; но когда корабль, везший ее, находился в море, начался шторм, и судно утонуло со всем, что было на борту. Когда христианнейший король французский услышал об этом несчастье, он сказал: „Ни эта, ни какая-либо иная беда не умалят моей любви к Христу“; так король, благородный духом, утешал и подбадривал тех, кто впал в уныние; он казался воплощением Иова, и даже неверные сочувствовали ему и восхищались его постоянству и твердости духа».

К сожалению, для матери это было слабым утешением — Бланке приходилось начинать все снова. Еще меньше она преуспела в сборе нового войска. Никто из баронов, побывавших в походе с Людовиком, включая его братьев, не имели ни малейшего намерения возвратиться, и это их очевидное нежелание повлияло на других.

В то же время появилась новая напасть: тысячи сорвавшихся с насиженных мест крестьян, которых прозвали «пастушками» (pastoureawc), под предводительством некоего монаха-бродяги, присвоившего себе почему-то звание «хозяина Венгрии», беспорядочной толпой явились в Париж и заявили, что хотят отправиться в Святую Землю, чтобы спасти короля. Поначалу Бланка и в самом деле подумывала отправить к Людовику эту необученную и неорганизованную толпу, и потому подкармливала ее из собственных средств, а вожака наградила подарками. Но вскоре стало ясно, что это никакие не крестоносцы, а попросту бандиты. «Пастушки» крали и грабили всюду, куда попадали; они запугивали нищенствующих монахов, убивали евреев ради их имущества. В конце концов Бланка велела повесить «хозяина Венгрии» и нескольких его сообщников, а других арестовать. Толпа распалась на небольшие группы; последние добрались даже до Бордо, где Симон де Монфор быстро разделался с ними. ^[96]

Все это накладывалось на повседневные дела по управлению королевством. К 1252 году Бланка, как и ее невестка, начала сомневаться, вернется ли король вообще когда-либо домой. В ноябре, во время поездки в Мелен, Бланка серьезно заболела. Вызвали епископа Парижского, чтобы он принял ее исповедь и произвел последние обряды. Верная своим представлениям о Церкви, Бланка незадолго до смерти приняла постриг и носила под короной поверх горностаевой мантии монашеское покрывало; она распорядилась, чтобы ее похоронили в этой одежде. И наконец 26 или 27 ноября она умерла — женщина, которая, стоя у руля, благополучно провела корабль Франции сквозь четверть столетия смут и тревоги, несмотря на шестилетнее отсутствие короля, оставила королевство намного более сильным и сплоченным, чем приняла его.

«Таким образом, истомленная, одинокая, преждевременно умерла благороднейшая госпожа Бланка… женщина по природе своей, но мужчина по деяниям… оставив королевство французское беспомощным и лишенным всякого утешения», — писал Матвей Парижский.

Альфонс и Карл перенесли ее тело на погребальных носилках в Париж, где состоялось всенощное бдение, и горожане выражали свою скорбь на улицах. На следующее утро ее похоронили в аббатстве Мобюиссон.

Согласно Жуанвилю, Людовик со своим небольшим отрядом рыцарей первые шесть месяцев 1253 года находился в постоянном движении и не узнал о смерти матери до июня. «Находясь в Сайде [Сидоне], король получил известие о смерти своей матери, — писал рыцарь. — Он был так потрясен, что целых два дня ни с кем не разговаривал». Реакция Маргариты удивила автора мемуаров. Она «погрузилась в печаль» и «проливала слезы». (Снова отметим: именно Жуанвиля призвали в покои королевы, чтобы ее утешить.) Поскольку славный рыцарь знал о давней неприязни Бланки к невестке, он не удержался и заметил, что его удивило такое проявление чувств со стороны Маргариты. «Ибо, — сказал я, — вы проявляете такую скорбь, хотя умерла женщина, которая сильно ненавидела вас. Она [Маргарита] ответила, что не оплакивает королеву Бланку, а горюет из-за того, как трудно королю перенести потерю, а также из-за того, что ее дочь (позднее ставшая королевой Наваррской) осталась под опекой мужчин, без женского присмотра».

Однако и теперь Людовик не торопился домой, чтобы взять в руки правление своим королевством. Он ограничился тем, что направил французскому духовенству письма с указанием молиться за душу матери. Он явно намеревался остаться, где был, и продолжить работу над фортификациями христианских поселений, надеясь таким способом поддержать идею своего крестового похода. Маргарита, должно быть, слишком настаивала на возвращении домой, так как он снова отправил ее с детьми прочь, хотя войско находилось тогда во враждебном окружении. «Некоторое время спустя король послал за мною и приказал вооружиться, — писал Жуанвиль. — Я спросил, зачем это, и он ответил, что следует сопроводить королеву и ее детей в Эс-Сур, примерно в семи лигах [около 28 км] оттуда. Я не сказал ему в ответ ни слова, хотя он поручил мне опасное дело: в те дни не было ни мира, ни перемирия между нами и сарацинами Египта и Дамаска. Благодарение богу, мы добрались до Эс-Сура к ночи, вполне мирно и без помех, хотя дважды пришлось спешиваться, чтобы развести огонь и приготовить еду для нас и для детей, а младшим дать материнского молока».