Бестужев-Рюмин. Великий канцлер России - Борис Григорьев Страница 52

…На выпады д'Аллиона Бестужев отвечал неизменными пометками на полях расшифрованных депеш француза типа: «Сии и сему подобные Далионом чинимые враки ему неприметным образом путь в Сибирь приуготовляют…»

Несмотря ни на что, враги встречались друг с другом и, как положено дипломатам, делали хорошие мины при плохой игре. Во время обеда у английского посла Хиндфорда д'Аллион отказался пить за здоровье английского короля — так он решил отстоять честь Франции. Когда же английский консул Вульф предложил тост за Людовика XV, встал хозяин и сказал, что он знает лучше д'Аллиона, каким уважением он обязан коронованной главе другого государства.

Француз между тем продолжал сидеть.

— Я никогда не пью за здоровье иностранного монарха, не выпив за здоровье моего государя, — надменно произнёс он.

— Но встаньте, сударь, — не выдержал Хиндфорд, — раз вы видите, что я стою!

Сидевший за столом Бестужев-Рюмин взял бокал и воскликнул:

— Я пью за победу английской армии!

В утончённый галантный век дипломатические нравы были так же грубы и непосредственны, как боевые кличи на поле боя.

Заметим, что Франция в описываемый момент (Семилетняя война) была союзницей России в войне с Пруссией и одновременно воевала с Англией, что не мешало французскому посланнику присутствовать на обеде у английского дипломата.

Д'Аллион, метавший ядовитыми стрелами в Бестужева, ещё раз попал впросак, сообщив в Версаль о «новом возвышении» Лестока после его брака на своей старой любовнице Анне Менгден, сестре фаворитки Анны Леопольдовны Юлии Менгден. Бестужев перехватил этот отчёт и показал Хинд-форду. Англичанин, прочитав депешу д'Аллиона, покатился со смеху.

Раньше д'Аллиона Петербург был вынужден покинуть прусский посланник Мардефельд. Пруссак в который раз попытался открыть свой кошелёк перед канцлером, чтобы испытать его стойкость, но тот резко обрывал его и говорил, что ввиду предстоящей войны с Пруссией он не имеет права с ним сноситься. Елизавета, наконец, отозвала из Берлина своего посланника Чернышева и запретила своим дипломатам общаться с пруссаками.

Менее заметными были успехи Бестужева в Швеции, где усиливалось влияние Пруссии и Франции, хотя и там сторонник Бестужева, посланник барон И.А. Корф, неутомимо и ревностно пытался отстаивать позиции России.

Фридрих II отгородился от нападения морских держав Ганноверской конвенцией, отчего выступление русского вспомогательного корпуса не могло ему угрожать. Главным препятствием к этому был злополучный союз Англии с Пруссией. Лондон, по известным только одному ему правилам, одновременно, за одним и тем же столом, играл в две карточные игры. Это, естественно, мало нравилось Бестужеву, но поделать с этим он ничего не мог.

Фридрих II и Людовик XV продолжили свои антироссийские происки в Швеции и Польше, но, не удовлетворившись этим, стали науськивать против России Оттоманскую Порту. Австрийцы перехватили письмо д'Аржансона к своему берлинскому коллеге Валори, в котором, в частности, говорилось: «Мы имеем надежду при Оттоманской Порте найти способы занять царицу с этой стороны и со стороны Персии». Берлинский двор стал нещадно третировать и выживать исполнявшего обязанности представителя России в Берлине графа Чернышева, что повлекло за собой ответные действия Бестужева в отношении прусского посланника в России Мардефельда. Напряжённость в отношениях между обеими странами достигла наивысшей своей точки.

Новый прусский посланник Карл фон Финкенштейн писал королю Фридриху успокоительные депеши о том, что русские войска никоим образом не угрожают Берлину, хотя вынужден был признать, что «Бестужев обращается с нами довольно плохо, а императрица того хуже». В ответ Фридрих II писал, что пока у него есть договор с Англией, ему нечего бояться России. «Охотно позволяю вам обрывать его всякий раз, как вы найдёте это нужным», — утешал король Финкенштейна по поводу грубых выступлений русского канцлера.

В августе 1746 года вернулся домой Воронцов, которого с нетерпением ждали все противники канцлера. Франкофил граф К.Г. Тессин, управлявший внешними делами Швеции, обнадёживал своё правительство тем, что с возвращением вице-канцлера дела пойдут вопреки системе Бестужева. На полях отчёта русского посланника в Швеции Корфа по этому поводу канцлер написал: «Тессин весьма пристрастно и с истинностью несходно разглашает, что нынешняя система не канцлерова, но государя Петра Великого… канцлер же только малым орудием есть во исполнение толь премудрых её величества распоряжений и повелений».

На радостной депеше д'Аллиона о встрече с Воронцовым, перехваченной агентами Бестужева, вице-канцлер был вынужден оставить оправдательные пометы о том, что он к похвалам француза никаких поводов не давал. Приняв к сведению оправдания Воронцова, императрица прочитала также и замечание Бестужева, в котором канцлер обратил её внимание на то, что вице-канцлер, пройдя «обучение» в Европе, прибыл с явным намерением «опровергать» своего товарища и «главное правление дел себе присвоить». Бестужев ссылался на 26-летнюю службу на дипломатическом поприще, указывал на постоянные интриги и подкопы под его деятельность и просил Елизавету «от такого печального в пятьдесят четвёртом году своей старости жития защитить и освободить».

«Канцлер был защищен и освобождён», — пишет Соловьёв.

Но надолго ли?

А пока д'Аллион в панике информировал д'Аржансона, что позиции Бестужева с прибытием Воронцова лишь только усилились, а вице-канцлера постигла немилость императрицы Елизаветы. «В обхождении моём с Воронцовым, — писал он, — я в точности следую вашим намерениям, Я с великим старанием его приласкаю… я заставляю действовать в нём самолюбие… Бестужев в последнее время такое дело сделал, которое ему упрочивает милость и доверенность и разрушает планы графа Воронцова: он женил своего единственного сына на племяннице графа Разумовского…»

Да, в некотором роде канцлер пожертвовал сыном Андреем, женив его по расчёту на родственнице елизаветинского фаворита, но дело требовало жертв. Брак сына, кстати, окажется неудачным.

Воронцов, почувствовав холодок в отношении к нему императрицы, написал ей письмо, в котором заверял её в верноподданнических чувствах и сокрушался по поводу «бедного и мучительного состояния своего сердца».

Канцлера же в это время мучили долги.

Он получил в подарок от императрицы большой дом, но не мог его обставить и привести в порядок за отсутствием средств. Он обратился за помощью к английскому министру Хиндфорду, попросив у него взаймы 10 000 ф. ст., и пытался также подвигнуть на новый «подарок» и Елизавету, но пока всё было напрасно. Наконец, английский консул Вульф выручил его и ссудил сумму в 50 000 рублей. Долги произошли и от крупных представительских расходов, и от игры в карты, и от пристрастия к Бахусу. Эти болезни пришли к канцлеру вместе с торжеством его блестящего положения, неограниченной властью и дерзким упрямым характером. Карты и вино стали предметом постоянных семейных ссор с женой и сыном.