Тайны дворцовых переворотов - Константин Писаренко Страница 51

Потому-то тетушка специально для недалекого преемника сформировала хорошую, дееспособную команду помощников. Д. В. Волкову, А. П. Мелыунову, А. И. Глебову и Н. Ю. Трубецкому надлежало опекать внука Петра Великого, фактически взяв на себя заботы о сохранении в российском государстве стабильности. И молодое окружение тридцатилетнего царя не подкачало (Н. Ю. Трубецкой, как старший по возрасту и более опытный царедворец, при необходимости охлаждал пыл младшего поколения). Вчерашние обер-прокурор Сената (Глебов), директор Сухопутного Шляхтетского корпуса (Мельгунов), секретарь Высочайшей Конференции (Волков) сделались самыми влиятельными чиновниками в стране и наиболее доверенными советниками императора, к рекомендациям которых Петр Федорович неизменно прислушивался, если, конечно, они не затрагивали непосредственных интересов и пристрастий государя. На беду монарха, его волновали темы, воспринимавшиеся российским обществом с тем же пристальным вниманием: внешняя политика, военная сфера, религия и отношения царственных супругов.

«Похабный» мир с Пруссией, лихорадочная подготовка к войне с Данией, слепое копирование прусских методов при реорганизации армии, презрительное равнодушие к православию, граничащее с оскорблением чувств верующих, публичные ссоры с женой и демонстративные ухаживания за фавориткой Елизаветой Романовной Воронцовой, награжденной высшим дамским орденом Святой Екатерины… Подобное поведение, естественно, серьезно подорвало авторитет Петра III, о чем наглядно свидетельствуют воспоминания современников: «…ропот на государя и негодование ко всем деяниям и поступкам его, которые чем далее, тем становились хуже, не только во всех знатных с часу на час увеличивалось, но начинало делаться уже почти и всенародным, и все, будучи крайне недовольными заключенным с пруссаками перемирием и, жалея о ожидаемом потерянии Пруссии, также крайне негодуя на беспредельную приверженность государя к королю прусскому, на ненависть и презрение его к закону (т. е. к православной вере. – К.П.), а паче всего на крайнюю холодность, оказываемую государыне, его супруге, на слепую его любовь к Воронцовой, а паче всего на оказываемое от часу более презрение ко всем русским и даваемое преимущество пред ними всем иностранцам, а особливо голштинцам, – отваживались публично и без всякого опасения говорить и судить, и рядить все дела и поступки государевы. О государыне же императрице, о которой носилась уже молва, что государь вознамеривается ее совсем отринуть и постричь в монастырь, сына же своего лишить наследства, – изъявлять повсюду сожаление и явно ей благоприятствовать». Таково признание нейтрального наблюдателя – Андрея Тимофеевича Болотова.

А вот мнение не любившего кривить душой Якова Петровича Шаховского, уехавшего после отставки весной 1762 года в Москву: «Хотя иногда происходящие тогда многие в публике о славном управлении и произведении государем императором Петром III государственных дел переговоры, также и от моих приятелей из Петербурга о малослыханных прежде и удивления достойных его поведениях уведомления, по истинной моей к отечеству любви, производили в духе моем сожалительные и печальные сочувствования, но я скоро те прогонял, несомненно веруя, что такие дела по воле и учреждению Всевышнего… происходить будут до определенного Им времени, а не всегда».

Князь, судя по всему, употребил словосочетание «о славном управлении» по инерции, из уважения к высокому месту, которое занимал Петр Федорович Голштейн-Готторпский. Впрочем, отчасти такая характеристика шести месяцев царствования Петра III справедлива – из-за тех реформ, что осуществили елизаветинские «птенцы» в январе – феврале 1762 года. Именно благодаря активности и усидчивости Волкова, Мельгунова и Глебова – подлинных авторов знаменитых манифестов об упразднении Тайной канцелярии, секуляризации монастырских земель, о вольности дворянства и т. д. – молодой государь какое-то время купался в лучах славы мудрого правителя. Однако стоило голштинскому герцогу внести собственную лепту в «государственные дела», его популярность, с таким трудом заработанная царскими министрами, в течение нескольких недель упала до нуля. И, как ни старался неофициальный премьер-министр России (в должности тайного секретаря) Дмитрий Васильевич Волков спасти ежедневно ухудшавшуюся ситуацию, упрямство государя, спешившего с объявлением войны Дании и разводом с ненавистной женой, подобострастно унижавшегося перед недавним врагом – Фридрихом II, губило в зародыше все усилия по предотвращению надвигавшейся катастрофы. Причем Петр III даже не понимал, что стремительно теряет точки опоры. В нем разочаровались придворные, генералитет, духовенство, офицерский корпус, нижние чины гвардии и армейских полков. Наконец, и простой обыватель отвернулся от помазанника Божьего. А помазанник, нисколько не колеблясь, по-прежнему гнул раздражавшую подданных линию на войну, на развод и на расстановку по высшим государственным постам привезенных из Германии протестантских родственников, рискуя в один прекрасный день напороться на всеобщее неповиновение своим приказам.

Петр Федорович не замечал, как необдуманными поступками и решениями укреплял позиции тех, кто намеревался его свергнуть. Между тем оппозиционные царю ряды раздирали серьезные внутренние противоречия, проистекавшие из не афишируемого на публике соперничества двух ярких лидеров, каждый из которых желал единолично вершить судьбу России, – императрицы Екатерины Алексеевны и Никиты Ивановича Панина. То, что император проморгал благоприятный случай, не сыграл на амбициях жены и обер-гофмейстера, не расколол замысловатой закулисной интригой противную партию пополам и не обезопасил тем самым себя от набиравших очки конкурентов, лишний раз демонстрирует абсолютную профнепригодность племянника Елизаветы на роль государственного мужа. И посему рано или поздно он должен был перепоручить бразды правления кому-то из упомянутой выше пары. А кому, это зависело от того, сумеет или нет Н. И. Панин в день «X» убийством незадачливого супруга дискредитировать Екатерину, до 28 июня 1762 года удовлетворявшуюся перспективой стать регентшей при малолетнем сыне Павле Петровиче. Императорский титул ей не светил ввиду отсутствия законных оснований для этого.

Но матери мальчика повезло. Вечером 27 июня 1762 года, буквально за три или четыре дня до назначенной воспитателем Павла даты переворота, майор-преображенец Воейков, встревоженный неосторожными речами одного солдата, арестовал капитан-поручика Петра Пассека, активиста проекатерининской фракции. Весть о том переполошила мятежный лагерь, после чего события сами собой вышли из-под контроля главного организатора замены царствующего лица – Панина. Братья Орловы, обеспокоенные дальнейшей участью Екатерины, отважились взять инициативу в свои руки и тотчас подняли всех на ноги. Алексей помчался в Петергоф за императрицей. Федор кинулся к Николаю Рославлеву, отвечавшему за измайловцев. Григорий разбудил Панина с прочими особами аристократической группировки – К. Г. Разумовским, М. Н. Волконским, Е. Р. Дашковой – и уведомил о начале «революции», то есть об отправке Рославлева с товарищами в слободу третьего гвардейского полка – наиболее близкого по месторасположению к Петергофу – разворачивать агитацию среди солдат.

Разумеется, своеволие Орловых не обрадовало ни Никиту Ивановича, ни Кирилла Григорьевича (шефа Измайловского полка), ибо осуществляемое гвардии офицерами мероприятие грозило пройти не по написанному Паниным сценарию. Разве что княгиня Екатерина Романовна по молодости лет (ей в марте стукнуло девятнадцать) с воодушевлением откликнулась на сообщение фаворита царицы. Впрочем, старшему поколению все-таки пришлось смириться с утратой инициативы и поддержать Орловых.