Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина - Евгений Акельев Страница 50

Вероятно, именно нищенские условия жизни «фабричных» способствовали тому, что на Большом суконном дворе сложилось целое сообщество профессиональных преступников. Там работали 13 из шестидесяти девяти профессиональных воров круга Каина и Соловьева.

Так, известный московский вор Михаила Денисов сын Жужла, чье имя мы находим в «повинных доношениях» Каина и Соловьева, был «взят» 30 декабря 1741 года на Красной площади «по указыванию» Каина. Из его допроса следует, что он родился около 1700 года в семье купца «Панкратьевской слободы» Дениса Абрамова, который «в давних годех умре», оставив сына «в малых летех». «По возрасте» Михайла записался на Большой суконный двор. Про свою преступную деятельность Жужла показал, что «тому ныне лет с пять он, Михайла, стал мошенничать с товарищи…». 9 февраля 1742 года в Сыскном приказе было определено учинить Михайле Жужле наказание кнутом и, вырвав ноздри, сослать в вечную ссылку в Оренбург ^[321].

Тихон Степанов сын Бобров по прозвищу Белый начал заниматься «мошенничеством» с юношеского возраста. Он был пойман в ночь с 28 на 29 декабря 1741 года у крестьянина Суздальского монастыря Федора Игнатьева, который снимал «полату» в доме священника церкви Николая Чудотворца у Москворецких ворот. Здесь Тихон ночевал вместе с другим вором, тридцатилетним Матвеем Дмитриевым сыном Тарыгиным. Из автобиографических показаний следует, что Бобров родился около 1716 года. Он был подростком, когда умер его отец, ярославский посадский человек. После его смерти Тихон записался на Большой суконный двор, где познакомился с «фабричными» преступниками. Вскоре он сам стал известным московским вором: его имя мы находим в реестрах Каина и Соловьева, а также в показаниях многих пойманных «мошенников». На допросе Бобров не стал скрывать своей преступной деятельности, а также признался, что уже был судим и наказан за воровство пять лет назад (около 1736 года). Тогда он провел в остроге Сыскного приказа более двух лет (приблизительно до 1738 года) ^[322].

Следственные дела Сыскного приказа подтверждают, что именно нужда в самом необходимом толкала многих мануфактурных работников на преступный путь. Достаточно выяснить, на что «фабричные» преступники тратили вырученные в результате краж деньги. Об этом, например, поведал на допросе «фабричный» Матвей Дмитриев сын Тарыгин: «И в нынешнем 741-м году до сего приводу недель за пять он, Матвей, вышед из заводу к Москворецким воротам, и в вечерений благовесту прохожего пьяного человека снял грабежом шапку… и в тот же вечер оную шапку продал прохожему человеку за пять алтын… и те деньги истратил на харч. Да после того на третей день на Москве-реке в Судовом ряду… украл со скамьи рукавицы, и те рукавицы продал прохожему деревенскому мужику, взял восемь копеек, и те деньги исхарчил». Другой «фабричный»-преступник, Данила Артемьев сын Беляцкой, на сворованные деньги купил себе «шубу баранью новую», «два кафтана сермяжных поношенные», шапку и кушак. Михайла Жужла украденную в «Трехсвятских банях» рубашку «износил сам» ^[323] и т. д.

Нельзя забывать и о том, что на мануфактуры приходили в основном люди обездоленные, в раннем возрасте осиротевшие и в силу различных обстоятельств потерявшие связь с традиционной посадской или сельской общиной. Там они сталкивались и попадали под влияние сложившегося сообщества профессиональных преступников. Можно предположить, что для оставшихся сиротами молодых людей воровское сообщество занимало место семьи и общины, поддержки которых они лишились. На это указывает и тот факт, что среди воров мы почти не находим потомственных «фабричных».

К сожалению, у нас нет данных о том, при каких обстоятельствах стал регулярно совершать кражи Иван Яковлев сын Серков. Летом 1746 года на допросе в Сыскном приказе он связал начало своей преступной деятельности с побегом с Большого суконного двора в 1736-м. Но вряд ли мы можем доверять этому заявлению: в 1736 году Ивану было около сорока лет, а сама возможность того, что человек в таком возрасте мог невзначай превратиться в профессионального преступника, невелика. Можно предположить, что, подобно многим «коллегам», он стал заниматься кражами в юности и что на формирование его противозаконных наклонностей также повлияло сообщество «фабричных»-преступников.

Кражи помогали Ивану Яковлеву кормить семью — жену и троих детей. Вероятно, во многом благодаря преступным доходам он в 1734 году приобрел за семь рублей у «дворцового квасовара» Якова Микулина собственный дом в Плотниках, в районе современного Старого Арбата.

Московские мануфактурные работники нередко проживали в Москве в собственных дворах. Кому-то они доставались по наследству, а кто-то их приобретал, может быть, благодаря денежным авансам в счет будущей работы. Так, в районе современного Нового Арбата, в приходе церкви Усекновения главы Иоанна Предтечи в Кречетниках, проживал ученик Большого суконного двора Андрей Семенов, которому двор достался от отца, а неподалеку находился двор «суконной фабрики ученика» Афанасия Никитина, купленный им в 1733 году. В том же районе, в приходе церкви Преображения Господня на Песках, находился двор «суконной фабрики подмастерья» Ивана Алексеева сына Соколова, которым он владел по купчей с 1738 года ^[324].

Недвижимость «фабричного» Большого суконного двора Ивана Яковлева, согласно переписной книге московских дворов третьей команды 1738–1742 годов, располагалась за Арбатскими воротами в приходе церкви Николая Чудотворца в Плотниках, между переулком Сивцев Вражек и улицей Арбат, в Чаадаеве (ныне Калошине) переулке. Форма двора представляла собой вытянутый четырехугольник: от ворот он тянулся в глубину на 23 сажени, а его ширина составляла всего пять саженей ^[325].

К сожалению, других сведений об этом дворе у нас нет. Но зато в нашем распоряжении имеется подробное описание московского двора другого работника Большого суконного двора Алексея Шинкарки, также профессионального вора и близкого друга Ивана Каина ^[326]. Его владение в приходе церкви Преображения Господня в Наливках (церковь, давшая название современному Спасоналивковскому переулку близ Большой Якиманки, не сохранилась) было в декабре 1749 года описано и выставлено на продажу. Благодаря этому описанию, сохранившемуся в архиве Канцелярии конфискации, мы имеем уникальную возможность получить представление о дворе и всех его строениях (светлице, сенях, нужнике), о жилых покоях, иконах в красном углу и даже содержимом стоявшего под кроватью сундука. Это описание настолько живо и колоритно, что заслуживает того, чтобы быть процитированным полностью, без переработки и сокращений: