Университетская роща - Тамара Каленова Страница 49

— Так что скажете, Порфирий Никитич? — с некоторым нетерпением спросил Флоринский.

— А где он, предположительно, должен иметь место?

— Супротив губернаторского дома, — ответил Флоринский. — Того, что достраивается. Рядом с немецкой кирхой.

— Да, но… Я входил с предложением, чтобы отнесть парк поближе к Солдатской улице. Так удобнее, полагаю…

— Нет, нет и нет, — быстро прервал его Флоринский и расцепил пальцы. — Вопрос решен окончательно: супротив губернаторского дома! — он доверительно заглянул Крылову в глаза. — К нам должен пожаловать Высокий Гость. Понимаете?

— Нет.

— Молодой цесаревич Николай, наследник Государя императора, обещает совершить поездку по Сибири, возвращаясь из своего беспримерного кругосветного путешествия, — понизив голос, сообщил Флоринский. — Мы… — он подчеркнул это слово паузой, — готовим протокол встречи. Архитектору Хабарову дано указание спешно переделать внутренние покои нового губернаторского дома. Ну и посудите сами, какой же вид из окон откроется наследнику? С одной стороны — кирха. Это как раз неплохо… С другой — православный собор. А между ними что? Плешь? Пустырь?

— Понимаю, — ответил Крылов, не подымая взгляда от дубового паркета. — Бог даст, справимся, Василий Маркович. Только… Я ведь в Монголию вознамерился нынешним летом, в экспедицию…

— Да Бог с ней, с Монголией! — возразил Флоринский. — Обождет. Останется время — на Алтай успеете, и то ладно. А тут надо справится, голубчик, на-до! — и он озабоченно собрал морщины на лбу. — Да, чуть не забыл… Для украшения павильона встречи и губернаторского дома готовьте тропические растения.

— Как… то есть? — опешил Крылов.

— Считайте, что это распоряжение, — недовольный сопротивлением, суховато ответил Флоринский.

Крылов понял, что разговор окончен и пора удаляться. Господин попечитель более не удерживал его, но, чуть поколебавшись, примирительно добавил:

— Вы денег просили на расширение оранжереи… Так мы на ученом Совете порешили дать вам двести рублей. Маловато, конечно. Но как в нашем народе говорят? В поле и жук мясо?

— Благодарю покорно, Василий Маркович, — ответил Крылов. — Деньги весьма необходимы. Оранжерейку расширять надобно. Да и новые экземпляры недурно бы выписать.

— Вот и договорились. А теперь ступайте, голубчик, — ласково проводил Крылова Флоринский. — Перикуля ин мора. Опасность в промедлении.

Так появилось у университетского садовника еще одно детище: городской сад.

Шесть подвод, занаряженных по приказу городского головы Михайлова, работали с рассвета до полуночи. Крылов сам выбирал в окрестных лесах крепкие молодые березы, ели, сосны, рябину… Следил за тем, чтобы рабочие, приданные в подмогу, не обтрехивали бы с корней материнскую землю, чтобы ямки были копаны достаточные по глубине и размеру. Не выпускал из рук лопаты, подправлял, где надо, посадки. Спешное дело случилось, это правильно, но деревья здесь ни при чем. Высокий Путешественник погостит да уедет, а городской сад останется на долгие годы, и, стало быть, делать все нужно хорошо и по-доброму.

Давно приметил Крылов: сибиряки, живя в тайге, в окружении естественных рощ и лесов, не любят разводить сады. «Пескари», «юрточники», «еланцы» задыхаются от пыли, но прутика живого в землю не воткнут. Не обучены. Поливают улицы помоями и содержимым посудин… Пустоши, склоны Воскресенской и Юрточной гор, поросшие бурьяном и лебедой, редкие палисадники с хилой, червивой черемушкой и астрами под окнами монументальных двухэтажных особняков, на улицах лопухи величиной со слоновье ухо — вот, пожалуй, и весь зеленый городской убор. Лагеря и университетская роща — первые ласточки в Томске.

«А хорошо бы, — мечталось дальше, — вдоль всех улиц-проспектов аллеи высадить! Ну, хотя бы тополя… И растут быстро, и пыль городскую исправно поглощают. Недаром в Древней Греции площади, на которых собирался демос, народ, обсаживались тополями. А еще прекрасно было бы восстановить березовые семьи вокруг Белого озера! Ведь раньше, говорят старики, берез здесь было белым-бело, оттого и название озера пошло — Белое…»

Так думал Крылов, мечтал, а неотложные заботы одолевали его, гнули к земле, отодвигали мечтания в неопределенное будущее.

Едва он управился с посадками в городском саду — ох и достался же ему этот пустырь, убитый щебенником, обломками кирпича, обрезами досок и навозом! — как установилась сушь, и надо было следить за поливом.

С водой в Томске всегда было трудно. Ушайка, чистая в верховьях, по городу текла мутная, сорная. От портомоен, устроенных тут же, рядом с мостками, откуда черпали горожане воду, серо-грязными разводами, не переставая, тащилась мыльная пена. Чуть выше по течению вовсю купались дети и домашний скот. Но и такой воды вдосталь не было. Один извозчик, переданный под начало Крылову, нога за ногу запинаясь, едва ли два круга в день делал. Пока вторую бочку доставит, под деревьями опять сухо.

Выручил Немушка. Прогнал нерадивого водовозчика, добавил на подводу еще две бочки и, сам вытягивая за коренника, до глубокой ночи курсировал между Ушайкой и новым городским садом.

Между тем в конце мая вся Томская губерния пришла в необыкновенное волнение. Слухи о приезде цесаревича Николая распространились и проникли в самые отдаленные ее уголки. Теперь все, что ни делалось в пределах губернии, так или иначе связывалось с этим великим событием.

В окрестностях Томска появились толпы богомольцев, трудников и трудниц. Богомольцы шли отовсюду, даже из Семипалатинска и Тобольска. Их сопровождала многочисленная нищая братия: побирушки, погорельцы, нищеброды, калики перехожие, прошаки. Все они двигались в одном направлении — в Семилужки, где хранилась икона чудотворца Николая.

В каждой приличной российской губернии была своя чудотворная икона. Имелась она и в Томской.

Чудотворцу Николаю приписывали исцеление от паралича, от слепоты и глухоты, верили, что поклонение этой семилуженской святыне приносит богатство, девушкам-сиротам — князя-жениха. Утверждали, что пущенная на плотике по реке, она укажет утопленника.

В этот год, в лето ожидаемого приезда Великого Гостя, верования в могущество иконы его имени вспыхнули с особой силой, и началось к ней настоящее паломничество. Каждый день в Семилуженской церкви сам архиерей служил молебен, люди стояли так тесно, что невозможно было поднять руку и перекреститься. Во время выноса Николая-чудотворца народу несколько человек были призадавлены. Во избежание беспорядков на всем пространстве от Семилужков до Томска дежурили конные разъезды полиции. Бойкий же торговый люд стремился поворотить небывалое скопление народа в свою пользу — вдоль дорог, как трава подорожник, выросли палатки, навесы, где продавали чай, пиво, квас, бублики, топтанники с рыбой, «морковны-картовны» пироги, сибирские шаньги.

В городе подновлялись дома и заборы. И вновь разгорелись жаркие споры о мостовых.

Они возникали всякий раз, когда в губернском центре назревали события, и горожане вдруг начинали устыжаться уличной грязи, коей славен был он во все времена. Преподаватель реального училища, инженер Семенов корил сограждан за отсталость и косность, приводил в пример шестиоборотную деревянную мостовую в американском городе Чикаго, изобретение инженера Зуфлера. Давал даже чертеж — квадратами забитые шашки-брусочки, доказывал, что шоссирование улиц галькой, как это производится в Томске, глупо, так как галька трется, скользит, от нее пыль, звук-скрежет, и все равно осенью с грязью совместно ее вывозят вон…