Медичи. Крестные отцы Ренессанса - Пол Стретерн Страница 48

Флорентийские художники, философы, поэты постепенно становились «джентльменами», и вскоре это движение охватит и другие итальянские города (но именно итальянские, до времени этот феномен за границы Апеннин не выйдет). Соответствующую манеру поведения перенимали купцы, государственные служащие, военные, церковники. Остроумные, изящные, но одновременно ученые стихи Полициано постепенно превращались в образец новой, ненатужной утонченности и знаний, каковые и пристали джентльмену.

Но о чем он, собственно, писал? Его поэтическая трактовка любви, особенно любви к Лоренцо, имеет по преимуществу платонический характер, это, при всей своей страстности, пастораль, застенчивое, если угодно, признание в своих чувствах. Иное дело — его поздний, 1480 года, шедевр, «Орфей». Начать с того, что поразительным образом эта пятиактная пьеса в стихах была сочинена в течение всего лишь дня для одного из знаменитых карнавалов, которые Лоренцо устраивал во Флоренции. Предполагалось, что текст будет положен на музыку и представлен в песенном исполнении; таким образом, это было первое либретто в современном значении слова (libretto — по-итальянски «книжечка», и лишь в следующем столетии это слово будет означать текст, на который пишут музыку). «Орфей» также являет собой светскую драму на итальянском языке. И все же самое интересное в ней — повороты и извилины сюжета, пожалуй, более неожиданные и смелые, нежели в других произведениях Полициано. Начать с того, что он остается верен легенде: Орфей со своей лирой зачаровывает диких зверей, деревья, даже камни, и, наконец, сами мстительные боги Подземелья уступают его музыке. Таким образом, нам являют момент торжества культуры над варварством; но, указывая своей возлюбленной Эвридике путь из царства мертвых наверх, Орфей уступает искушению оглянуться и теряет ее (Лоренцо де Медичи объясняет это в платоническом духе: Орфей отворачивается от духовной любви в сторону любви телесной). Но, утратив Эвридику, Орфей пускается в настоящий разврат, соблазняя молодых людей одного за другим и распевая:

Вот что я скажу вам, други: Брось жену, беги к подруге.

Наконец Орфей оказывается в руках у пьяных поклонников Вакха, которые яростно раздирают его на части. Это что — заслуженное наказание за содомию? Или Полициано просто решил позабавить публику? Трудно отделаться от ощущения, что поэт тайно адресовался к Лоренцо и его просвещенным друзьям.

В возрасте сорока лет Полициано подхватил смертельную лихорадку, и скандальная история, связанная с его кончиной, бросает свет (или тень) на характер этого человека с обманчиво простой внешностью. Нам известен профильный портрет привлекательного мужчины со смуглой кожей кисти Гирландайо; мы слышали похвальбу героя этого портрета, спасшего будто бы от гибели своего возлюбленного Лоренцо, когда на жизнь того покушались в соборе; из писем встает образ человека, воплощающего саму меланхолию, съежившегося в пальто и шлепанцах подле камина, — но что двигало им в действительности, что вдохновляло? Согласно распространенной версии, Полициано был прикован к постели какой-то «особенно жестокой» лихорадкой, что вынуждало друзей присматривать за ним. Каким-то образом ему, однако, удалось ускользнуть и выбежать из дома. Потом его нашли на улице играющим на лютне под окном юноши-грека, в которого он был влюблен (и который якобы и был причиной охватившей поэта лихорадки). В конце концов друзья отвели его домой, уложили в постель, на которой он и скончался от приступа безумной любви.

Со скидкой на обычные поэтические преувеличения следует признать, что история эта, в общем, подтверждает все то, что нам более или менее известно о жизни и творчестве Полициано, прежде всего тот факт, что он был гомосексуалистом. В связи с этим встает вопрос о его любви к Лоренцо и ответных чувствах последнего; рискуя вызвать всеобщее негодование, предположим, однако, что их взаимная симпатия носила не только платонический характер. В свете сексуальной ориентации Полициано страстная любовь, которую он выражал к Лоренцо в своих стихах, утрачивает исключительно поэтический оттенок. Разумеется, все это только предположения, которые могут быть подтверждены лишь косвенным образом. Имеется, скажем, версия, касающаяся созданного Донателло Давида с его намеком на гермафродитство. По ней, Козимо де Медичи вовсе не заказывал скульптору этой работы, а была она установлена во внутреннем дворике палаццо Медичи гораздо позже, уже когда там воцарился Лоренцо. Тогда что же, заключался ли в этом жесте некий ясный намек? Из этого не следует, конечно, будто статуя утрачивает свое таинственное, неразгаданное многообразие. Само свойственное ей сочетание откровенности и тайны, возможно, и было направлено на то, чтобы одно перекрывало другое — подобного рода неопределенность должна была найти высокую оценку в светском кругу приближенных Лоренцо.

И уж точно эзотерика была близка ведущему в этом круге философу Пико делла Мирандола, самой яркой личности из тех интеллектуалов, что собирались в палаццо Медичи. Противоречия Пико буквально бьют в глаза: выражая принципы гуманизма более четко и глубоко, нежели кто-либо другой из его современников, он в то же время загрязнял интеллектуальные воды, беря с собой в дорогу такие сомнительные «науки», как астрология, алхимия, нумерология («магия цифр»), и все прочее в духе эзотерического герметизма. В трактате, название которого вполне соответствует его пафосу — «О достоинстве человека», — Пико делла Мирандола выступает страстным поборником гуманизма. Бог наставляет Адама:

«Тебе не предназначено ничего конкретного. Ты можешь придать своей жизни любую форму, делай что пожелаешь. Все остальные предметы и существа связаны установленными Мною законами. Но тебе пределы не поставлены, можешь действовать в согласии с собственной свободной волей. Тебе одному дано определять границы собственной природы. Ты поставлен в центр вселенной, чтобы легче было наблюдать за тем, что в ней происходит.

Ты не принадлежишь ни небу, ни земле, ты и не смертен и не бессмертен, так что, обладая свободой выбора и понятием о чести, можешь сделать из себя все, что захочешь».

Сегодня эти слова звучат не менее актуально, нежели пятьсот лет назад. Ренессанс не создал оригинальной философии как таковой, он был слишком занят поглощением классической мысли и освобождением от догматов выхолощенного учения Аристотеля. В то же время предложенное в работах Пико понимание удела человеческого четко выражает устремления и самосознание ренессансного гуманизма, а автор их — фигура не менее замечательная, чем его творческое наследие.

Появившись на свет в 1463 году, в семье второстепенного итальянского князька, Пико изучал философию, а также греческий, иврит и арабский в университете Падуи. Завершил он образование в Париже — городе, который, несмотря на свою репутацию цитадели старых аристотелевских идей, все еще считался интеллектуальной столицей Европы (на самом деле Падуя, как университетский центр, уже вполне сравнялась с Парижем, а как общекультурный центр, хоть, возможно, не все с этим согласятся, их обоих уже опередила Флоренция).

Из Парижа Пико вернулся в Италию, где принялся разъезжать по университетским городам, включая Перуджу, Флоренцию и Падую. В 1484 году он осел во Флоренции, намереваясь заниматься Платоном под руководством Фичино. Пико был всего двадцать один год, однако он быстро был признан самой яркой звездой среди интеллектуалов Флорентийского университета, и это отнюдь не гипербола, особенно если принять во внимание, что к тому времени он владел уже более чем двадцатью языками. Профессором древнегреческого и латыни в университете был тогда Полициано, и он-то, наверное, и познакомил Пико с Лоренцо де Медичи.