В сибирских лагерях. Воспоминания немецкого пленного. 1945-1946 - Хорст Герлах Страница 46

В одиночной камере, расположенной в женском крыле Бутырки, началась зловещая игра.

Для выполнения этой миссии снарядили не такой уж маленький отряд: несколько офицеров, несколько людей в штатском, а также медсестру, вооруженную стеклянной воронкой, резиновой трубкой и кувшинчиком пенящейся жидкости. Меня спросили: «Ты будешь есть?» – и, получив от меня ответ, что не буду, четыре человека прижали мои ноги, голову и плечи к кровати. Медсестра вставила резиновую трубку мне в нос, но это резиновое чудовище толщиной 10 миллиметров там не помещалось. Медсестра повторяла попытки одну за другой. Побежала кровь, и я потерял сознание. Когда я пришел в себя, то оказалось, что трубка вставлена в пищевод через рот. Я немедленно вытащил ее. Через некоторое время они достали трубку меньшего диаметра. И все началось сначала. Казалось, что конвоиров забавляет эта сцена, когда я вскрикивал от боли, они шутили и смеялись. В конечном итоге в меня влили всю жидкость. Вся компания удалилась, осчастливив меня сообщением, что они вернутся завтра утром. Я остался в одиночестве, присев на пол своей камеры.

На следующий день медсестра появилась одна. Она думала, что я успокоился. У меня страшно болела голова, но я твердо отказывался принимать пищу. Ей на помощь опять пришли некие люди, и вся процедура повторилась заново. На этот раз я кричал так громко, что женщины, сидевшие в соседних камерах, начали жаловаться. Мои мучители отпустили меня, когда процедура была окончена, и пообещали завтра прийти два раза. На следующий день медсестра отказалась исполнить мою просьбу хотя бы использовать для процедуры трубку меньшего диаметра. Я попросил об этом также и доктора, пожилую русскую женщину, которая казалась добрее своих коллег, но она отделалась пустыми отговорками и сказала, что я должен есть. Однако я не сдавался. На четвертый день доктор опять появилась в дверях и внимательно посмотрела на меня. Искусственное питание и мои крики начались опять. По моей просьбе пришел начальник караула, и я крепко сжал его руку. У доктора по щекам текли слезы, но она не могла вмешиваться, так как она также только выполняла приказ.

В воротнике моей куртки, которая была у меня с собой, я спрятал маленький самодельный нож, представлявший собой металлическую пластинку из легкой гинденбургской стали. Я ее заточил до остроты лезвия бритвы о камни тюремной камеры. Дрожащими руками я потянулся к этой небольшой вещице, которая должна была освободить меня от мучений, не забывая при этом поглядывать в сторону глазка, через который за мной могли следить. В конечном итоге я все-таки нащупал маленькое лезвие, и теперь его оставалось только просунуть между складками одежды к тому месту, где был распорот шов. Внезапно дверь распахнулась. Вошел надзиратель, который иногда выражал мне симпатию за мои страдания. Он быстро оглядел комнату и снова вышел. Я быстро скатал свою куртку и сел на нее. Вошел офицер МВД и потребовал отдать ему куртку. Поначалу его поиски не дали никаких результатов. Затем, спустя несколько минут, он оторвал воротник и нашел нож. Он иронически посмотрел на мои вены. Когда я подтвердил его подозрения, поднялась суматоха. Все было тщательно осмотрено и обыскано. Даже ведро и скамья, на которой я просидел целый день, были перевернуты. Меня заставили раздеться. Они забрали с собой все, что было на мне надето. Взамен этого мне прислали новые «старые лохмотья». Короче говоря, все, что находилось в камере, заменили или передвинули на другое место. Других способов свести счеты с жизнью у меня не осталось. «Кормление» через резиновую трубку было хуже медленной смерти от голода. Через час я сидел на полу совершенно беспомощный, оставшись наедине с самим собой и со своим горьким опытом. В конце концов я решил вновь начать принимать пищу.

Лицо доктора расплылось от улыбки. Надзиратель заливался как жаворонок. Казалось, что я им сделал самый желанный подарок, какой только можно представить, согласившись вновь принимать пищу. Мне предложили отправиться в больницу, но я попросил вернуть меня в прежнюю камеру, чтобы рассказать венгру, который также собирался начать голодовку, о своем горьком опыте. В камере я получил пищу, рекомендованную доктором. Но еще больше, чем пищу, я хотел получить бумагу, ручку и чернила. Я только написал: «Я требую, чтобы меня вызвали на допрос». Однако следователь меня так и не вызвал. Через три дня меня отправили в лагерь, где я встретил знакомых соотечественников, с которыми мог беседовать и где мне больше не пришлось одному сидеть в камере, оставаясь наедине со своими мыслями.

На угольных разработках вблизи Москвы

К югу от Москвы находится угольный бассейн. В центре его, в 170 километрах к югу от Москвы, находится город Сталиногорск. ^[6] Вокруг города разбросано много лагерей, в некоторых из которых отбывают срок только русские. С 1945-го по 1950 год там также располагалось шестнадцать лагерей, в которых находились немецкие военнопленные, работавшие на угольных шахтах. Уголь там залегает не особенно глубоко – 100–150 метров от поверхности земли, – поэтому шахты там были очень сырые, технология добычи угля очень примитивная, а одежда и орудия труда, выдававшиеся немцам, совершенно не соответствовали условиям труда. В первый раз я прибыл в Сталиногорск утром, проделав ночное путешествие в машине для перевозки заключенных.

Меня привезли туда вместе с несколькими русскими заключенными. Выбравшись из машины, всех русских немедленно поставили на колени и держали так до тех пор, пока не собралась вся группа. С таким методом транспортировки заключенных я ранее никогда не сталкивался. Позднее я выяснил, что подобная процедура применялась к лицам, осужденным на двадцать пять лет и более. Конвоиров, вооруженных автоматами, а кроме того, имевших еще и собак, было очень много. Меня препроводили в одно из административных зданий Сталиногорска. На следующее утро меня отправили на грузовике в лагерь номер 3 – лагерь строгого режима для осужденных военнопленных.

Я никогда не забуду тот момент, когда смог наконец принять здесь настоящий душ и сбрить бороду с помощью настоящей бритвы – в тюрьме нам разрешали только стричь бороду с помощью ножниц. Но и здесь были свои лишения: на первых порах мне не разрешали разговаривать с остальными. Доктор, который определил, что я нахожусь в состоянии сильного истощения, поместил меня на карантин в тюремную больницу. Мне объяснили, что я буду там находиться в течение четырнадцати дней. Я там мог читать, а также найти другие способы занять свободное время, но только не общаться с другими обитателями лагеря, которые не находились на карантине. Я попросил принести мне газеты, и я их получил. Впервые почти за четыре года я узнал, что происходит в Германии, хотя, конечно, вся информация прошла через фильтр цензуры в восточной зоне.

По лагерю быстро распространилась новость, что туда прибыл летный капитан Баур. Как только русские ушли, в окна сразу же стали заглядывать люди. Оказалось, в лагере у меня много знакомых. Одним из первых меня приветствовал Вилли Хеккер, знаменитый летчик-истребитель, который сражался на Африканском театре военных действий. Он угостил меня некоторыми лакомствами. Все присутствующие жаловались на ужасные условия содержания в лагере строгого режима. Они не могли понять того, почему мне жизнь кажется замечательной, почти как в раю. В конце концов, здесь находились мои соотечественники, я мог разговаривать с ними на своем родном языке, у меня была своя кровать, здесь имелось окно, которое можно открывать, здесь можно было сколько угодно смотреть на деревья, листья, траву. Впервые после мая 1945 года я был счастлив.