Чао, Вьетнам - Эльдар Саттаров Страница 44

– Венера, ты выйдешь за меня замуж? – Эта фраза далась мне труднее, чем все, что я когда-либо говорил в моей жизни.

– Да, – она кивнула, и взгляд ее глаз, смотревших на меня, был чист, как небо у нас над головой. – Я ведь так тебя люблю.

Этот ответ вызвал в моих сердечных мышцах спазм, похожий то ли на прямой удар шаровой молнии в грудь, то ли на разряд тока у сидящего на электрическом стуле. Ни одно другое событие, никакой другой факт жизни не вызывал в моем организме столь интенсивного физиологического эффекта. Накрывшая меня волна так и не отпускала меня в течение нескольких последующих дней. Полностью овладевшее мной головокружительное чувство чуть ли не шатало меня при ходьбе по пыльным улочкам среди цветущих сиреней села, дыхание поминутно перехватывало, как перед взлетом, гравитация ослабевала, а сердце так и продолжало саднить и неудержимо сжиматься. У меня появилось вполне отчетливое ощущение, что оно вот-вот не выдержит, но мне совсем не было страшно. Что может быть страшно в этой жизни, когда такая девушка сказала тебе такое?

В тот первый вечер я вновь убедился в том, как просто ее натуральное обаяние, ее красота струится изнутри нее, в изяществе ее движений, лучится в ее взгляде, освещает милые черты ее лица. Таких, как она, больше нет. Как хорошо я сделал, что приехал за ней!

Когда мы пришли к ней домой, она представила меня своим родителям. Здесь меня уже поджидал Марат, с которым мы созвонились заранее. Он увел меня к себе. Дома Марат представил меня своей милой супруге Динаре. Они ждали ребенка уже в следующем году. Мне выделили комнату с видом на просторную синеву Иртыша. Мы с Маратом хорошо проводили время – выбирались на рыбалку чуть ли не каждый день и все вспоминали необычайные обстоятельства нашего знакомства. Дома Динара закармливала нас вкуснейшей домашней едой – эчпочмаками, беляшами, чебуреками. Вечера мы проводили на лавочке за воротами в задушевных беседах. За это время Марат стал еще более убежденным приверженцем мирного сосуществования и теперь вдвойне уважал мое решение, изменившее мою судьбу.

– Иногда мне кажется, что мы живем как бы в преддверии конца света, ядерной зимы. Что нам остается лишь благодарить Всевышнего за все, что у нас уже было в этой жизни. Но в чем провинился мой будущий младенец? За что ему такое? Знаешь, я часто думал о тебе, о твоей судьбе и о том, как мы должны ценить то, что живем в мирное время.

– Я очень ценю мир, потому что прошел войну, – ответил я не раздумывая. – Насилие противно человеческой природе, какими бы высокими целями оно ни оправдывалось. Убежден, что мы победим их нашим трудом и нашей правдой. – И, помолчав, я задал ему вопрос, который не давал мне покоя все эти дни: – Скажи, Марат, мне показалось или родители Венеры действительно против нашего брака?

– Не показалось, – он тяжело вздохнул. – Видишь ли, Туан, дядя Маулен, Венеркин батя, – очень религиозный человек, правоверный мусульманин. Сказать по правде, он местный мулла. И отдать свою дочь он уже давно твердо решил только за мусульманина. А Венерка любит тебя, и сама она упрямая, похуже отца. Так что все сложно. Сегодня дядя Маулен зайдет ко мне попариться в бане, ты уж постарайся произвести на него хорошее впечатление, вдруг передумает, кто его знает.

4

Банька у Марата была что надо. Мы с удовольствием парились, попивая разливное павлодарское пивко. Дядя Маулен не пил, но постепенно присоединился к нашей беседе, особенно после того, как Марат начал расспрашивать меня о том, что я чувствовал во время войны. В ответ я рассказал им историю кхмерского проводника. Дядя Маулен был поражен моим рассказом и сказал, что очень хорошо понимает, почему именно эта история придавала мне мужества и стойкости на войне. Когда же я затронул тему земельной реформы в Тонкине, он совсем уж разволновался и, перебив меня, начал сам рассказывать о годах коллективизации в Советском Союзе. Оказывается, давным-давно все они жили далеко отсюда, в Поволжье. Когда у крестьян начали отбирать землю и их нехитрое имущество, в основном скотину, земляки дяди Маулена собрались на сход и решили откочевать целым селом туда, где земли побольше, а расстрельных команд НКВД поменьше. Так они прибыли в Сибирь, а когда коллективизация добралась и до Сибири, точно так же, целым гуртом, откочевали в Северный Казахстан, где форма совхозов позволяла поволжским крестьянам жить гораздо более привычной жизнью бок о бок с местными родственниками, чем в колхозах нынешнего Поволжья.

– Ты представляешь, Туан, – разгорячившись, доказывал мне дядя Маулен. – Ведь, возможно, мы этим спасли жизнь и себе, и Венере! Там, откуда мы ушли, целые села из тех, что остались, вымерли от голода и репрессий. Тех людей, у кого находили пять колосков, ставили к стенке. Это было очень тяжелое время, и даже в нашей семье умерло несколько детей, уже в Сибири и потом здесь, в Казахстане. А потом пришла война. Вот ты сейчас сравнивал битву за Дьенбьенфу со Сталинградом, а мне твой рассказ напомнил взятие Кенигсберга, в котором я сам принимал участие. На фронт я попал вместе со своими земляками. Ты представляешь, служил с нашими, со всеми теми, с кем мы кочевали из Поволжья в Сибирь да из Сибири в Казахстан. Помню, когда мы брали Кенигсберг, все эти земляки, товарищи по откочевке, бежали в атаку, бок о бок со мной, падали вокруг меня, справа и слева. Они падали, а остановиться, посмотреть, что с ними, было нельзя. Так, когда они падали, ты не знал, убило их или ранило. Если ты их встречал потом, ты испытывал облегчение – значит, они упали и снова поднялись, чтобы идти за тобой на штурм. И вместе гнали мы немца, до самого Кенигсберга…

– Только до Кенигсберга? – спросил я. – А что же было после Кенигсберга?

– А после Кенигсберга меня демобилизовали, дорогой мой. Ты заметил, что у меня не сгибается рука? – он показал мне свой правый локоть. Там не хватало острия, то есть вместо самого локтя там была вмятина. – После того как мне отстрелили локоть, я больше не мог управляться с моим ППШ.

Когда дядя Маулен пришел домой после бани, он сказал своей жене: «А знаешь, Фарида, ведь Туан-то – самый настоящий мусульманин!» И никто не знал, что именно он имел в виду.

Это был единственный раз, когда мне реально удалось ускользнуть из-под неусыпного надзора КГБ. Дима меня не выдал, соглядатаи из общежития разъехались по дачам и рыбалкам, и никто из встреченных мной в пути людей не побежал строчить донос на иностранца.

Эта безумная поездка стоила мне всего лишь нескольких седых волос – не такая уж и высокая цена за брак с любимой женщиной.

Мы с Венерой поженились осенью того же года. Свадьба была скромной, но все остались довольны. Оранжевые, желтые и розовые листья устилали улицы города. Под вечер начал накрапывать мелкий дождик. В то время я уже работал экономистом на швейной фабрике «Красный Восток». Моя фабрика представляла собой структурную часть крупного предприятия, на котором трудилось пять тысяч человек. Я занимался там планированием и вопросами себестоимости. Положение иностранного специалиста даже помогло ускорить процесс внеочередного получения квартиры от государства. Это была относительно просторная трехкомнатная квартира в Восьмом микрорайоне, за магазином «Айдос», что на проспекте Правды, на «пролетарской» окраине города в одном из типовых четырехэтажных домов, которые позже люди начали называть «хрущевками». Дворы утопали в зелени до такой степени, что порой казалось, что микрорайоны были выстроены прямо посреди густого предгорного леса. Особенно мне нравилось наблюдать за цветением урюка, местного сорта абрикосовых деревьев. Теперь здесь был мой дом, и я стал все чаще ловить себя на мысли, что, видимо, уже никогда отсюда не уеду.