Записки военного коменданта Берлина - Александр Котиков Страница 44

Шли годы. Я убыл из ГДР на родину в августе 1950 года. В Москве заболел, долго болел. И давно забыл все, что случилось тогда. Но, видно, судьбе угодно было вернуться к той теме. В конце пятидесятых годов в Москву прибыла с государственным визитом партийно-правительственная делегация ГДР. Правительство устраивало прием в честь делегации. Я неожиданно получаю с военным вестовым пакет, в котором лежал пригласительный билет на прием мне и жене. По правде говоря, все это было не ко времени и ни к месту. Я был нездоров, чувствовал себя неважно, но, как это водится у нас, раз приглашен, значит, надо, надо идти. Пошли на прием. Он проходил в гостинице «Советская».

Времени с 1950 года прошло много, знакомых на приеме среди публики мало, все больше незнакомые. Мы выбрали в сторонке местечко и стоим. На приеме было очень шумно. Мы совсем забились в угол. Неожиданно подходит незнакомый полковник и предупреждает, чтобы мы не уходили, вы будете нужны. Я подтвердил, что понятно. А сами думаем, что бы это могло значить. Неспроста это. По правде говоря, мне очень хотелось встретиться с Гроттеволем и Ульбрихтом. Приятно встретиться с людьми, с которыми так много пережито в самую тяжелую пору становления Германской Демократической Республики. Беды тех лет проверили каждого из нас и, разумеется, сблизили узами верности нашему общему делу. Уж кто-кто, а солдаты дорожат этим и берегут, как святыню, дружбу, рожденную в борьбе. А в этом случае борьбе необычной, борьбе, мало знакомой для нас, военных.

Мы было стали протискиваться к столу правительства, но нас довольно определенно оттерли. Оставалось ждать, что будет дальше. Прием подходил к концу. Оставались только сильно разогревшиеся. Из правительства и немцев никого не было. Потом в зале никого не осталось. Вновь подошел тот самый полковник и попросил следовать за ним. Мы идем. Вводят нас в большую комнату. Рядом стояла вешалка, у другого конца парадный выход. Около вешалки по струнке смирно стояли маршал Малиновский и Анастас Иванович Микоян. Полковник скрылся. Я представился. Вскоре вошли Гроттеволь и Ульбрихт, за ними Хрущев. С немцами поздоровались в обнимку, Хрущев подал руку.

Неожиданно находчивый, как всегда его знали, Микоян вдруг задает мне вопрос:

— Как это вы однажды помогли зачатию новой политической партии в Германии?

Я немного растерялся, почему вдруг всплыл вопрос, канувший в забытье. Потом сказал, что это, наверно, хорошо, если помог появлению хорошей политической партии.

В разговор включился Гроттеволь. Он-то и начал подробно рассказывать Хрущеву и всем, как это было. Рассказчик он был отменный, с юмором. Хрущев как-то иронически улыбнулся. Лицо Малиновского было скрыто непроницаемой маской, будто он никогда не смеялся, а, может быть, ему было не до этого.

— Как здоровье? — спросил Гроттеволь.

Ульбрихт заметил ему:

— Видишь, пришел, когда позвали, значит, здоров.

Гроттеволь знал, что я не здоров. Мы с ним лежали в 1949 году в нашем военном госпитале. Он был болен сердцем, я — нервным сужением зрачков. Вскоре мы распрощались. Все уехали. За нами последними закрывали двери. Мы шли по Ленинградскому проспекту к «Соколу» и недоумевали, что все это значит. Шли, и молча каждый думал. Потом пришли домой. Кому и зачем мы понадобились? Чтобы еще раз услышать сто раз слышанный рассказ? Зачем все это надо было? Я допускаю, что инициаторами были все-таки немцы, но зачем? Я жене сказал, что успокоился, а сам нервничал, не мог забыться.

И все-таки, когда перебираешь события тех далеких теперь лет, память моя хранит в юношеской свежести тогдашние события. А может быть, и не надо хранить? Может быть, все это никому уже не нужно? Здание, которое возводили вместе с немецкими патриотами, уже возведено. Стоит ли вспоминать? Мне недавно понравилась мысль одного строителя, который всю свою жизнь возводит жилые дома. Он, вспоминая все, сказал, что всегда хочется прикоснуться к творению своих рук, пройти мимо, посмотреть, прикинуть, как все выглядит теперь, как подрос ты сам, строитель новых жилых домов. Видно, каждый думает так. Мне иногда очень хочется пройти по тем дорогам и тропам, по которым шел в войну, посмотреть, что сделалось с природой за эти годы. По дороге из Лоева в Калинковичи, в Белоруссии, мы проезжали по дорогам войны и… ничего не узнали. Нас встретил тридцатилетний сосняк, через который пробраться почти невозможно. Все изменилось. Земля будто собрала всю свою богатырскую мощь и незаметно затянула нанесенные ей раны войной. Земля-то затянула, а память хранит те тропы и дороги, которых теперь нет, и уносит в историю время бранных схваток. И только обелиски, разбросанные по земле, напоминают людям о том, что было. Может быть, и этот рассказ будет помогать людям воскрешать историю тех былых лет, и люди будут так же заразительно смеяться, как это солдат ухитрился уложить на ночь двух немцев в одну кровать, и они, из вежливости друг к другу, всю ночь не сомкнули глаз.

Меня пригласили вскоре в посольство ГДР в Москве вместе с другими товарищами по работе в Берлине. Вручали ордена большой группе военных и гражданских товарищей, участвовавших в оказании помощи немецким товарищам в первые годы строительства ГДР. Всем выдали награды по списку, а меня там не было. Потом кто-то порылся и нашел-таки бумагу, подозвал меня и вручил орден. Я подумал, не к месту, а надо бы ту паузу заполнить рассказом о «кровати».

Люди живут, стареют, а в их памяти остаются живые воспоминания о событиях, в которых они когда-то отдали свою долю сил. Теперь-то всем видно, что вполне будничные дела, порожденные острым столкновением социализма и империализма, почти сорок лет тому назад, обратились к победе социализма над капитализмом на земле великого Маркса и принесли сегодняшнему поколению возможность вкусить от материальных благ социализма, вкусить и познать пафос великих созиданий рук человеческих.