Will. Чему может научить нас простой парень, ставший самым высокооплачиваемым актером Голливуда - Марк Мэнсон Страница 42

Мы были знакомы уже почти год, но еще даже ни разу не поцеловались.

Я смутно чувствовал, что Таня и Лос-Анджелес в будущем сыграют важную роль в моем выживании. Наверное, я подсознательно высматривал маяк и шлюпку при виде шторма, который сгущался на горизонте. У меня в голове звучал голос Джиджи: будь добр ко всем людям — никогда не знаешь, когда встретишь их снова.

Становиться знаменитостью — самое классное, что может с тобой случиться в материальном мире. Быть знаменитостью в целом неплохо, но вот терять славу — полный отстой.

Я видел зловещие предзнаменования. Аплодисменты публики сменились тишиной. Деловые партнеры, которые раньше перезванивали через пару часов, теперь молчали по две недели или не отзывались вообще. Хуже того, моя кредитка еще не треснула пополам, но уже нехило так прогнулась. Во всей этой разрухе мой внутренний компас продолжал указывать на запад.

Чарли это тоже чувствовал.

Он взял на себя задачу рыть, толкать и льстить — делать все в его силах, чтобы выкопать нам более приятное будущее. Стыд был Чарли неведом. Он знакомил меня вообще со всеми, до кого мог докричаться, даже с людьми, которых сам не знал.

— Литл Ричард! Литл Ричард! — завопил он как-то раз на церемонии награждения премией Soul Train.

Потом повернулся ко мне в полном восторге:

— Уилл, это Литл Ричард, он с Дайаной Росс… Пойдем сфотографируемся!

— Да ну, Чарли, они же разговаривают! Не лезь к ним! — сказал я, сгорая со стыда.

— Ты хочешь фотку или нет? Тебе надо светиться со знаменитостями.

С этими словами он потащил меня к Литл Ричарду и Дайане Росс и пересказал им всю мою дискографию.

— Вы точно слышали эту песню — она «Грэмми» получила! У вас тут чисто клуб получивших «Грэмми»!

Чарли Мэк громаднее большинства людей, и уж точно больше, чем охрана большинства людей. Когда он решал, что чего-то хочет — сфотографироваться или поговорить — все обычно перед ним расступались.

Лос-Анджелес показал мне, как ограничена моя слава. В мире хип-хопа я был звездой, но в Голливуде я был никем. На матче «Лэйкерс» я был никем. В ночном клубе «Роксбери» я был особенно никем. Вот когда Эдди Мерфи заходил на огонек, он ставил всех на уши. Это отрезвляло меня и спускало с небес на землю.

Помню, как однажды в Лос-Анджелесе вашингтонская гоу-гоу банда Experience Unlimited выступала в Палладиуме. Они разогревали нас в 1988 и 1989-м, и мы подружились с их вокалистом по кличке Шуга Бер и всеми остальными. Спайк Ли как раз вставил их песню Da Butt в свой фильм «Школьные годы чудесные», и они прославились на всю страну. Мы с Чарли решили временно перестать страдать от того, что были никем в Голливуде, и на вечерок окунуться обратно в мир музыки.

Мы пришли в «Палладиум» и задумали пролезть за кулисы. Толпы фанатов и фанаток уверяли вышибал, что двоюродный брат оставил им билет в кассе — обычное вранье, которое охрана даже не слушает. Чарли, как обычно, вышел вперед и заговорил за меня:

— Братан, я тут с Фреш Принцем.

— С кем? — спросил охранник, глядя через плечо Чарли на меня.

Я ненавижу корчить из себя знаменитость. В эти моменты все смотрят на тебя и ждут, окажешься ли ты достаточно известным, чтобы пройти проверку вышибалой. Ты находишься в подвешенном состоянии. А когда у тебя только что провалился альбом, твое положение особенно шаткое.

— Это Фреш Принц, мужик. Тот самый Фреш Принц, который с Джаззи Джеффом, — уточнил Чарли.

Вышибала посмотрел на меня так, будто просматривал список контактов у себя в голове, и… нет, меня там не оказалось.

— Если билетов нет, вам в конец очереди.

Прямо в эту секунду открылась дверь и высунулась голова Шуга Бера из E. U. Я совершил ошибку новичка и перестарался. Но его знакомое лицо показалось мне спасательным кругом в бездонном море моей ничтожности и неактуальности. Не подумав, я выпалил:

— Эй! Шуга Бер!

Шуга Бер посмотрел прямо на меня. Он явно узнал меня, и тогда я показал на охранника: чувак, скажи этому парню, чтобы он пустил нас внутрь.

Шуга Бер посмотрел на охранника и легонько качнул головой — нет. Осмотрев публику и не найдя в ней нужного человека, он развернулся и ушел обратно.

Пытаясь сохранить достоинство, я пошел оттуда прочь бесславной походкой бывшей знаменитости. Внутри у меня все кипело, но, в силу привычки, внешне я был абсолютно спокоен. Я не знал, куда иду, но шел — квартал за кварталом. Чарли не отставал. Мы молча брели несколько миль.

Что с нами случилось? С тех пор как мы вернулись с гастролей, Джефф засел в подвале у своей мамы. Когда в нашей карьере наступила зима, он решил залечь в спячку и отказался от возможности сыграть концерт в Африке и поехать на гастроли в Австралию. Я злился на то, что он прячется — мне его поведение казалось трусостью. Это особенно меня задевало: я-то всю жизнь боролся, чтобы не быть трусом. Я верил, что нам нужно преодолевать препятствия, которых становилось все больше, но не мог делать этого без него. Казалось, он меня предал.

Джей-Эл был недоволен тем, что мы с Чарли столько времени проводим в Лос-Анджелесе.

— Вы транжирите время — вам надо домой, чтобы мы могли вернуться в студию и начать записываться, — сказал он.

С Мелани мы почти не разговаривали. Тем вечером я бесцельно шел по пустым улицам Голливуда, никому неизвестный и ненужный.

Чарли Мэк был похож на старомодного тренера по боксу, чьего подопечного только что размазали в лепешку. Если бы мы не шли по Голливудскому бульвару, он бы точно брызгал на меня холодную воду, чтобы я остыл. Меня отправили в нокдаун, но я еще мог подняться.

Мы подошли к перекрестку, алая рука на светофоре словно говорила со мной. Замри. Остановись. Выдохни. Подумай. Потихоньку моя злоба ушла. Задумчивость перешла в трепет, а потом… в решительность.

— Этого больше никогда не повторится, — сказал я. — Обещаю.

Чарли не раскрыл рта, лишь кивнул головой. Он знал, что внутри меня происходит что-то великое. И он был согласен на все.

Загорелся зеленый, и мы пошли дальше.

Я не заплатил налоги.

Не то, чтобы забыл про них, просто… не заплатил и все. В январе 1990 года дядя Сэм решил, что я достаточно повеселился, и теперь пришел его черед.

Мой доход составил где-то 3 миллиона долларов, с которых полагалась доля государству. Дядя Сэм начинает жадничать уже где-то на миллионе, а на цифре, превышающей 2,3 миллиона, так и вовсе превращается в скупердяя.

Я сделал то, что делал со всеми своими проблемами в тот период жизни — свалил их на Джей-Эла.

— Стой, ты что, вообще не заплатил налоги? — спросил он.