Русалия - Виталий Амутных Страница 41

* * *

А наутро, пока томная Денница казала всем свое дарование в самоцветной росписи неба, русская флотилия легко снялась с места ночлега и понеслась стремительно на своих бело-красных крыльях по розовой глади Днепра, сопровождаемая густым топотом отстающей конницы. Боевой дух росов был столь свеж и напорист, что, на много верст опережая само воинство, без огня и без булата переменял обстоятельства во благо русской судьбы: благожелательные Руси племена встречали ее посланников самым светозарным ликованием, а недоброхоты загодя сломя голову бросались прочь.

Теперь русские крылья складывались на ночь всего на несколько часов, дабы скорее достичь означенной цели. На острове Буяне [185], лежащем уже в море, напротив устья Днепра, где обычно русское воинство давало себе трехдневный отдых, на этот раз было потрачено менее суток для того, чтобы перепроверить, а, если нужно, то и поправить, оснастку ладей парусами, мачтами, кормилами и всем тем, что в дальнейшем не должно подвести в судьбоносную минуту. Казалось, сами горние силы пособляли русичам, ибо на всем протяжении их стремительного полета и Днепр, и Русское море оставались тихи и заботны. Солнце жгло, но не палачествовало. Ветра было ровно столько, чтобы паруса в меру были наполнены им, и не приходилось отдавать силу веслам.

Сердце у Игоря, как и всех его соратников, полыхало; и он ничуть не обращал внимания на туманные речи и скользкие намеки Свенельда, с каждым днем становившиеся все навязчивее. Игорь и думать не думал вникать в их толк, улавливая в тех словах всего-то непонятное волнение товарища, чье мужество впрочем неоднократно было испытано в боях.

Когда Игорева рать достигла речки, называемой греками Аспрос, в Белгороде [186]ее встретили трое насмерть перепуганных посланцев царя Романа. Приведенные к русскому князю они сообщили, что их василевс, стремясь предотвратить кроволитие, желает говорить с ним, и для этого к тому месту, где река Селина впадает в Понт [187], их христолюбивый владыка высылает посольство.

— Греки всегда были хитры! Нельзя верить грекам! — раздавались вокруг Игоря голоса его наперсников. — Этого нельзя! Нет!

Для Игоря же не существовало ровно никакого вопроса, идти ли дальше на Царьград или разводить с Романом какие-то тары-бары, но ему было приятно читать в глазах посланцев обеспокоенность самого греческого царя. Оттого он длил эти вчистую напрасные переговоры, не замечая до поры, как в ухо ему вливаются вкрадчивые, но вместе с тем настырные слова Свенельда.

— В общем, вот что я думаю, — с миной предельного довольства возговорил наконец Игорь, — нечего, я думаю, русскому роду с вашим Романом блядословить [188]. Не станем мы говорить ни с его послами, ни с ним самим, покуда ваши царицы своими белыми ручками не сошьют для наших ладей паруса из своих цветистых паволок.

Дружным хохотом поддержали его слова друзья, но были в том хоре и другие голоса.

— Поспешать — за зайцем гнать, — шипел на ухо Игорю Свенельд, а громче добавил уже для всех: — Братья, то, что в наших руках сила сокрушить греков, вы видите, даже для Романа не тайна. Так чего же нам теперь опасаться? Но военная мудрость что говорит? Что неразумно было бы небречь какими ни есть сведениями о враге своем. Так не лучше ли нам простодушными прикинуться, говорить с посольством греческого царя, и от них слово за слово вызнать всю их подноготную?

Замечание Свенельда было столь стройно и естественно, что непреклонность в отозвавшихся голосах прочих вождей, присутствовавших при разговоре, была несколько поколеблена. А происходил тот разговор прямо на Игоревой ладье, поскольку воспламененный стремительностью полета по милостивым волнам он даже не пожелал сойти на берег, дабы не затягивать вынужденную в этом месте стоянку.

— Так чего сейчас шуметь? — быстро переводя затверделый взгляд своих прозрачных глаз с одного лица на другое, все увереннее говорил первый Игорев воевода. — А насчет того, что кто-то здесь говорил, будто могут они нам ловушку подстроить, то, хотя греки, подлинно, вероломству жидами научены, разве мы малоопытны? Мы знаем на этом пути все подводные камни, все песчаные банки. Силы наших гребцов свежи, против Селины нет ни узких проходов, ни множества островов. Какую там возможно засаду учинить? На случай мы выведем большую часть ладей на глубокое море, чтобы их нельзя было к берегу прижать. Но все это… Не посмеет Роман наскочить на нас раньше своих берегов. Да и лазутчики наши не спят, на малых челнах впереди идут.

— Ладно, — взмахом руки давая понять, что время совета подошло к концу, сказал Игорь. — Возвещайте сбор! Нечего время изводить. А что до Романа, — там видно будет.

Русские первыми прибыли к означенному месту, и немало усилий пришлось положить Свенельду и его сторонникам, чтобы удержать здесь Игоря до появления греческого посольства. Однако долго ждать и не пришлось, — из серебра линии, соединяющей небо и море, сложились четыре силуэта кораблей. Громадный памфилос [189]с косыми римскими парусами на двух высоченных мачтах в сопровождении трех небольших галей. Это был, конечно, не императорский дромон, но статью своей и роскошью отделки превосходил не только Игореву ладью, но и расписную Свенельдову. Это судно хотя и строилось как боевое, разумеется, ни в каких драках участия никогда не принимало. Ведь летящие с неприятельских кораблей камни могли бы попортить великолепную резную дубовую обшивку, а горящие стрелы, обмотанные паклей с серой и асфальтом, пропитанные зажигательным маслом, способны были бы принести и того горший ущерб. И тем не менее боковые проходы и скамьи гребцов были защищены съемными щитами, впрочем, тоже слишком уж изукрашенными, чтобы казаться подлинными. Красные перья весел под слаженными усилиями двух рядов гребцов (по два гребца на весло в верхнем ярусе и по одному в нижнем) столь изящно шлепали по воде, что даже пенный след, оставляемый ими, казался дополнительно продуманной прикрасой этого удивительного корабля.

Пока греческие корабли приближались к пристани, у лукоморья в спешном порядке был разбит шатер, грубо и поспешно убранный невесть откуда взявшимися коврами и тканями, от цветистости которых рябило в глазах. С выказываемым внешне недовольством и со сладострастной гордостью в душе Игорь натянул на себя самую нарядную свою рубаху, в которой за золотыми нитями нельзя было разглядеть шелковых, длинные, до щиколотки, широченные штаны, такие же, как рубаха, золотые и узорчатые; навесил на шею и запястья все имевшиеся гривны и браслеты. Поверх золотой рубахи была надета золоченая кольчуга. На бритую голову князь водрузил серебряный шлем, склепанный из четырех треугольных пластин, соединенных резным золотым навершием и золотым ободом, украшенный золотой бармицей и золотой трезубой накладкой надо лбом. К широкому красному поясу, надетому поверх кольчуги, были подвешены боевой нож и меч, на ножнах которых сверкали и перелефть [190], и лал [191], а рукояти киевские хранильники потрудились вырезать столь причудливо, да еще и обвить крученой золотой проволокой, что непонятно было, как и взяться за них.