Петух в вине, или Гастрономические воспоминания дипломата - Юрий Котов Страница 36

Обсуждались разные темы, связанные с прошедшим мероприятием (не касались только «обливки» министра чернилами), творческими планами художников и т. п. Посол с Мальро много говорили о состоянии и перспективах развития советско-французских связей в области культуры, а они в те времена носили очень интенсивный характер. Не было, пожалуй, такого месяца, когда бы во Франции не выступали наши знаменитые коллективы и отдельные исполнители: Большой театр (и балет, и опера), ансамбль Александрова и «Березка», театр кукол С. Образцова и московский цирк, даже мюзик – холл, усиленный Э. Пьехой и М. Магомаевым, а также С. Рихтер и П. Коган, М. Ростропович и Э. Гилельс и т. д. Этот список можно продолжать до бесконечности. Скажу откровенно, наверно за всю жизнь мне не довелось увидеть, послушать и лично познакомиться с таким количеством звезд советского искусства, как за те пять лет, проведенные во Франции.

После этого маленького лирического отступления вернемся к нашему ресторанному столику, где среди прочих гостей находился Марк Захарович Шагал. Было ему тогда 72 года, несмотря на белоснежную седину, выглядел он очень живым и энергичным человеком. Держался весьма непринужденно, много шутил. Наш посол общался с ним вежливо, внешне даже приветливо, но определенная сдержанность все же чувствовалась. Видимо, в определенной мере это объяснялось тем, что отношение к Шагалу в СССР в ту пору, мягко выражаясь, было неоднозначным. Во всяком случае за «своего» его уж точно не признавали. Даже позднее в изданном в 1979 году кратком энциклопедическом словаре о нем написано: «Французский живописец и график, фантастические, иррациональные произведения которого отмечены тонкой красочностью и неопределенной проработкой форм». Как видите, здесь нет даже упоминания о его российских корнях, хотя, кстати, сей факт честно признается во французском «Ларуссе».

Не слишком жаловали в ту пору Шагала и в посольстве СССР в Париже. Когда я по приезде получил «в наследство» служебный список персоналий, приглашаемых по тому или иному поводу на наши приемы, его фамилия в нем вообще не числилась. Ситуация в корне изменилась с приездом П. А. Абрасимова. Дело, правда, было отнюдь не в том, что новый посол оказался почитателем его творчества. Скорее уж наоборот – он был убежденным противником всяких модернистских течений в изобразительном искусстве, включая супрематизм Нади Леже и иррационализм Марка Шагала. Но зато он был пламенным патриотом своего родного Витебска, а оба эти художника, ну надо же было такому случиться, оказались его земляками! Этот фактор для Абрасимова стал решающим. С Надеждой Петровной они вскоре стали закадычными приятелями, и он частенько в разговоре в шутку называл ее «сестрой».

Регулярные контакты посол поддерживал и с Марком Шагалом. Помнится, однажды он пригласил его с «Вавой» к себе на частный обед. Мне было поручено взять машину с водителем и привезти гостей из их квартиры, расположенной в чудесном месте Парижа – на островке Сен-Луи, в посольство. А до этого заехать в книжный магазин и купить альбом с произведениями Шагала. Все, естественно, было исполнено. Приобрел альбом и доставил Шагалов к Абрасимову. Тот взял книгу и сразу же попросил автора оставить в ней автограф. Марк Захарович на минутку задумался, а затем взял фломастер и начал быстро набрасывать рисунок, по ходу комментируя его содержание:

– Вот это я молодой еду в Витебске на телеге и везу маленького Петьку (Шагал был старше Абрасимова на двадцать с лишним лет – Ю. К.), который сидит и ногами болтает.

Очень симпатичный получился набросок, причем совершенно в реалистической манере, что послу, видимо, еще больше понравилось. Как же я сокрушался, что не догадался приобрести еще один альбом для себя – может быть, и мне «за компанию» какой-нибудь рисуночек мэтра тоже перепал бы. А в последующем подобной оказии как-то больше не представилось.

Не могу сказать, что Шагал входит в число моих самых любимых художников, но в целом я к его творчеству – и к картинам, и к декоративным произведениям – отношусь с большим интересом. Правда, поначалу категорически не воспринимал его фрески на потолке здания парижской Гранд-Опера (выполненные по заказу все того же Андре Мальро) – очень уж неуместными они мне там казались. Но потом, если и не окончательно с ними смирился, то как-то попривык, и прежнего возмущения они у меня уже не вызывают. А вот, например, витражи Шагала в старинном соборе Меца (изначальные были разбиты во время немецких бомбардировок) мне сразу пришлись по душе – особенно красочно они смотрятся утром, когда на них падает солнечный свет.

В начале семидесятых в Большом выставочном зале Парижа проходила ретроспективная выставка картин Марка Шагала, собранных из разных стран мира. Благодаря усилиям посольства на ней экспонировалось и несколько полотен художника, хранившихся в запасниках Третьяковки. По тем временам – это было довольно неординарное явление.

А теперь после этого небольшого исторического экскурса вернемся к главному персонажу нашего повествования, а точнее – к одному занимательному протокольно-дипломатическому эпизоду, в проведении которого определенное участие приняла и сама Н. П. Леже.

В один прекрасный день… Собственно говоря, никаким особо «прекрасным» он не был, скорее уж наоборот – весьма будничным и сереньким. Но почему-то у нас частенько всякие рассказы начинаются именно с этих слов. А посему пусть так и будет: в один прекрасный день посол вызвал меня и сказал:

– Будь готов к тому, что скоро у нас будут высокие гости – сам Жорж Помпиду с супругой и еще несколько приближенных к нему человек.

Признаюсь – я был в легком шоке. Дело в том, что когда я приступал к исполнению своих обязанностей, на первой же беседе в протокольном отделе МИД Франции меня строго проинструктировали:

– Имейте в виду, что Президент страны не посещает иностранные посольства ни по какому поводу: будь то национальные праздники или даже официальные визиты его зарубежных коллег (то, что это действительно так, было подтверждено и во время подготовки ранее описанной программы пребывания Брежнева во Франции – на приеме у нас в посольстве по этому случаю присутствие Помпиду изначально не предусматривалось). Это абсолютное правило, без каких-либо исключений. Чтобы не вынуждать нас давать ответы с отказами, просим воздерживаться даже от направления на его имя соответствующих приглашений.

Обо всем этом я напомнил Абрасимову, но тот лишь отмахнулся, мол, посмотрим, кто из нас будет прав. И надо же, он-таки смог осуществить свое намерение. Не буду долго расписывать, как ему это удалось. Действовал он в основном через своего бывшего коллегу – французского посла в ГДР, с которым у него были дружеские отношения. А тот в свою очередь через «серого кардинала» Елисейского Дворца – руководителя администрации Президента, который «по совместительству» был его родным братом. В качестве дополнительной «приманки» среди единственных гостей, которые фигурировали на обеде с нашей стороны, были М. Л. Ростропович с Г. А. Вишневской.

И вот наступил момент, когда меня пригласил к себе шеф государственного протокола Франции для обсуждения технических деталей предстоящего мероприятия. Все происходило в обстановке такой глубочайшей секретности, что скорее напоминало сцену из дешевого детективного романа, чем обычную беседу в дипломатическом ведомстве. Хотя разговор наш шел в официальном кабинете хозяина, где вряд ли была установлена какая-то прослушка, велся он в крайне таинственной манере – словно встретились два заговорщика. Никаких фамилий вслух не произносилось. Выглядело это примерно следующим образом: