Первопроходцы - Олег Слободчиков Страница 36

– Дерьма-то вполовину убыло!

Скальный порог они прошли не замочив ног. За ним потянулись узкие полосы леса, вклинившиеся в тундру. Налегая на весла, гребцы спешили на полночь, Стадухин, как всегда, поторапливал, бегая с кормы на нос:

– Веселей, братцы! Лето коротко, а нам надо поспеть на Алазею-реку, где до нас никто не бывал!

И шли они так до Олюбленского зимовья, поставленного на тундровом берегу неподалеку от моря. Светило солнце, по берегам зеленел пышный мох, старицы и озера были черны от птиц, покачивался на ветру прибрежный ивняк. Близость моря ощущалась по менявшимся запахам и цвету неба, которое поднималось все выше и становилось ярче. Прохладный, не речной ветер разгонял гнус.

Против зимовья, к которому спешил отряд, стоял коч не больше четырех саженей длиной, борта из тонких полубревен притундрового леса на аршин возвышались над водой, нос судна был обвязан потрепанными связками прутьев: по виду коч недавно выбрался изо льдов. Распахнулась дверь избы на берег вышел ленский казак Федька Чукичев. Свежий ветер трепал его богатую, в пояс, бороду, покрытые собольей шапкой длинные волосы, в глазах служилого лучились самодовольство и дерзость, с какими обычно возвращались из дальних странствий казаки и промышленные люди.

«А уходил простым, неприметным, – окинул его завистливым взглядом Стадухин. – И в ленских службах не из первых».

– Мишка, ты, что ли? – узнал его годовальщик.

Федор прибыл на Индигирку с отрядом Постника Губаря. Как и Кирилл Нифантьев, он был из тех людей, с которыми в свое время не пошел Михей, прельстившись Алданом. Встречи с ними казались бы ему бесовской насмешкой, не пошли Господь Арину. Память о временах, проведенных с ней, грела душу, она же мучила повседневной тоской. «Ждет, что вернусь к осени», – думал с душевной болью, удаляясь от жены все дальше и ради нее тоже. Понимал, что никому из его удачливых товарищей не довелось пережить такого счастья, какое пережил он. Этим утешалась зависть к ним, но не душа.

Бок о бок с Федькой Чукичевым к реке вышли его сослуживцы: Иван Ерастов по прозвищу Велкой и Прокопий Краснояр. Как и Федька, они были одеты в дорогие меха. Третий, со знакомым лицом, выглядел проще. Где-то на Куте или в Илимском Стадухин видел его среди людей Головина, наверстанных в Тобольске.

– Откуль плывем? – задрав нос, спросил Федька еще не приставших к берегу казаков.

– С верховий!

– А туда каким хреном?

– Конями с Алдана через Оймякон.

– С Охоты и с Ламы! – добавил Андрей Горелый, с любопытством разглядывая наряженных в меха казаков. – Слыхали?

Федька с Прокопом переглянулись, заблестели глаза на вычерненных солнцем лицах, которые, казалось, ничем нельзя удивить.

– Ивашка Москвитин оттуда вернулся, – пояснил мало знакомый Михею служилый и добавил: – Я говорил!

Коч причалили к берегу, с него сошли все прибывшие.

– И куда? – не отставал с расспросами Чукичев. – Мы перемены не ждем.

– Напоили бы, накормили, после расспрашивали! – с напускной важностью ответил Стадухин. – Сами-то куда собрались? – указал на потрепанный коч. – Или пришли откуда?

– Вчера только с Алазеи от Зыряна, – ответил Федька, пропустив мимо ушей предложение накормить. – Кабы не вы, ушли бы к Лене… Я с Прокопкой и еще двое, везем ясачную казну.

В тундре гром и молния в диковинку. Однако Стадухину показалось, что над ним так громыхнуло, что дрогнули колени. Он перекрестился, усилием расправил перекошенное лицо, попросил:

– Задержитесь, расскажите, где были, а я скажу о своем.

Рыба и утятина: печеная, вареная, вяленая, тухловатый душок юколы, саламата из привезенной сменщиками муки – по понятиям отдаленных зимовий, здешние насельники пировали с прибытием смены и окладов. Потекли неторопливые рассказы людей Стадухина о голодном и холодном Оймяконе, о сытой реке Охоте, где рыбу ловить не надо, сама на берег лезет. Для себя они узнали, что смененный на Яне сыном боярским Василием Власьевым казак Елисей Буза сплыл в Янский залив и нынешним летом собирался вернуться морем на Лену. Он добыл тысячу и сотню соболей для одной только казны да двести восемьдесят собольих спинок, заимел четыре собольих шубы, девять собольих кафтанов. Будь Буза пронырлив, вроде Парфена Ходырева, с таким богатством мог бы в Москве поверстаться в придворный чин.

В прошлом году с Лены на Индигирку посылали пятидесятника Федора Чурочку, с которым Михей Стадухин служил в Енисейском гарнизоне. Под его началом шли три коча промышленных и торговых людей. За Святым Носом, что тянется в море между Яной и Индигиркой, буря выбросила его суда на камни. Люди пошли на Индигирку пешком и погибли. Спасся только один промышленный. Михей смахнул с головы шапку, перекрестился. Он рвался в этот поход, ругал судьбу и ангела, а вышло, что в одно и то же время Бог миловал Бузу богатой добычей, Митьку Зыряна – новой рекой, его, Стадухина, удерживал, а Чурку со спутниками призывал через погибель. В прошлом Митька Зырян со служилыми и промышленными людьми сплыл сюда с аманатами с Верхнего Индигирского зимовья. Но объясаченные им юкагиры бежали еще дальше, на реку Алазею. Зимой его казаки и промышленные построили из плавника два струга. Едва потеплело и разнесло льды, зыряновский отряд из девяти служилых и шести промышленных отправился искать бежавших ясачников на неведомой реке.

Их суда вышли из Индигирского устья в море, с попутным ветром за сутки добрались до устья Алазеи, шесть дней поднимались в верховья до кочевий юкагирского тойона Ноочичана. С тем князцом пришлось воевать. Ему на помощь приходили чукчи: народ сильный, воинственный, многочисленный. В боях с ними все митькины люди были переранены, уже теряя надежду отбиться, им удалось застрелить упрямого тойона Ноочичана. Его люди не покорились казакам, но поспешно ушли дальше, бросив раненым одного из своих знатных мужиков. Отряд Зыряна добрался до мест, где сходились тайга и тундра, поставил укрепленное зимовье с острожком. Зимой на собачьей упряжке к ним приехал главный алазейский шаман, стал ругать, что живут на его земле и требуют ясак. Исхитряясь, служилые поймали его и приковали к стенке зимовья. Юкагиры несколько раз подступали к острожку, пытаясь освободить шамана, потом смирились и дали ясак – семь сороков соболей добрых.

Той зимой к ним опять приезжали чукчи на оленях. Поймать кого-нибудь в аманаты перераненым людям Зыряна было не по силам, но поговорить удалось. Зимовейщики узнали, что чукчи живут в тундре промеж рек Алазеи и Колымы, что с Алазеи на Колыму на оленях три дня хода. Про русских служилых и промышленных людей они не слышали и не понимали, почему должны давать царю ясак. Да и взять-то с них было нечего – соболей в тундре нет.

– Значит, Колыма! – свесил голову Стадухин. – А сколько до нее идти морем – никто не знает. – Помолчав, встрепенулся: – Это хорошо! И когда собирается туда Зырян? – Рассеянно оглядел его людей.

– Мы из зимовья уходили – коч смолил! – Казак Ерастов-Велкой, икая, разглядывал котел с остатками выстывшей саламаты. – Должен ждать меня с мукой на устье Алазеи. Людей у нас мало, аманатов много.