Как выжить в современной тюрьме. Книга вторая. Пять литров крови. По каплям - Станислав Симонов Страница 35

Меня закажут поутру, Конвой мне подадут, Ужасно все не по нутру, Меня в машине повезут На суд, На суд, На суд. Я буду в этот день Разбит, Раздет, Разут, И будет трепыхаться тень, Скрипеть и выть мотор. Растает в небе метеор, И будет этот день не день, А острый жгут, Когда в машине повезут Меня на суд. Неон кругом не разожгут, Псалмы не будут петь, И раны вряд ли заживут, Не будут шарики лететь, И будет ухмыляться шут, Корону теребя, Достанет шут короткий жгут, Чтоб испугать меня. И вспыхнут толки, пересуд, Запляшут вкривь и вкось: Его везут! Как в горле кость: Везут на суд! Мальчишки где-то хворост жгут, В домах вокруг живут, Кого-то во дворе зовут, Собаку на цепи ведут, Ну а меня, Пространство нервно теребя, Оковами звеня, Везут, Везут, Везут меня Везут на суд.

Из показаний по делу: …решил покончить жизнь самоубийством через поедание двух банок сгущенки одномоментно. Одно слово, чудесник!

Возвращаясь к Гагарину. Я закончил чтение второй части (в двух книгах) его творения. Читая этот шедевр, не скрою, я получал удовольствие. Это как разглядывать уродца в кунсткамере. Нет, удовольствие — не совсем правильное определение. Скажем так: испытывал интерес, до чего нетонкое и неталантливое существо писало эту книгу.

«Хвостов, об одном прошу тебя, — говаривал Суворов своему родственнику, — только не пиши эпитафию мне на могилу».

Гагарин, об одном прошу тебя: не надо тебе писать вообще. Займись чем-нибудь социально полезным. В дворники пойди или в сторожа, в конце концов. Словом, не пиши, не мучай людей, не переводи бумагу. Ведь, даже используя твои сочинения вместо туалетной бумаги, рискуешь заработать выпадение прямой кишки.

Тут сидишь, мучаешься, сюжеты создаешь, характеры выдумываешь, ситуации… А тут — эхма! Просто как. Взял Христа, Сталина и Будду, выдал им по автомату и, главное, о себе любимом побольше.

Однокамерник, мой «семейник» Вован. Если в вазе будут лежать разные печенья или конфеты, то Вован всегда возьмет лучшее печенье или конфету. Если конфета будет последней (а он не один), он, не задумываясь, съест.

Если Вован захочет есть, это совершенно не означает, что он начнет предпринимать какие-то действия. Сначала он громко сообщит, что он проголодался и пора бы принять пищу, затем, не двигаясь с места, начнет спрашивать всех подряд: «Сегодня будем есть или нет?»

Он всегда смачно доест последнее. Он прямо ждет момента, когда можно добить последний кусок. Если тарелка с последним куском окажется далеко от него, это не значит, что он ее притянет к себе или положит последний кусок себе на тарелку; нет, он потянется и будет есть из самого неудобного положения.

Книгу или журнал он может положить на соседа как на тумбочку, даже не думая о неудобстве, доставленном другому человеку. Вообще, создавая неудобство другим, Вован этого не замечает. И это не намеренно. Он действительно этого не замечает.

Славик — щуплый с неприятным лицом и гнилыми зубами молодой человек. Его постоянно в пятницу вывозили «по сезону». Он возвращался загруженный, как баржа утюгами. Было видно, что загнан в угол, что не уверен в себе, мечется, боится. Вероятно, именно поэтому на него и вешали все подряд. Всех «подснежников», все «висяки». А почему бы и нет, раз вешается? На вешалку можно вешать до тех пор, пока есть такая возможность. Наступает предел — заканчивается возможность. И все. Уже ничего не повесишь, вешалка обламывается, одежда падает.

В газетной статье о деяниях Тахира Вало было написано: заложников пытали кефиром. Это может показаться натуральным бредом, если бы я это не прочитал собственными глазами. Я Вало подкалывал два месяца, выпытывая у него секрет технологии этой изощренной пытки, кефиром. Он смеялся, но секрета не выдавал.

Попадают в тюрьму вместе, а выживают по отдельности.

Сделал дело — вали «поддела».