Убить, чтобы жить. Польский офицер между советским молотом и нацистской наковальней - Стефан Газел Страница 34

Я крепко спал и отлично выспался, но все впечатление от прекрасно проведенной ночи испортило пробуждение. Я услышал голоса, доносившиеся снаружи, и, раздвинув сено, понял, что на улице уже ясный день. Мы проспали.

Сташек тоже проснулся и с напряжением вслушивался в голоса. Говорили двое мужчин, а скоро к ним присоединилась женщина. Метель замела наши следы, но они нашли в сугробе у сарая наши лыжи. Разговор шел на украинском языке.

– Они наверняка внутри, – заявил один из мужчин. – Беги к Михайло и скажи, чтобы он захватил с собой сечевиков ^[11], а мы пока постережем здесь, чтобы они не сбежали.

«Первую скрипку» в создании закарпатско-украинских вооруженных сил играл Провод украинских националистов (ПУН), являвшийся составной частью Организации украинских националистов (ОУН). Сечевиками были созданы гарнизоны в ряде стратегически важных пунктов.

Мы знали, что сечевики были украинцами, получившими от немцев оружие для охоты за поляками, бегущими за границу. Скоро они будут тут, вытащат нас из капкана, в который мы сами залезли, изобьют и передадут немцам.

– Ну что, рискнем? – жарко зашептал мне в ухо Сташек.

– Я – за, только надо застать их врасплох. Мы тихонько подкрадемся к двери, а потом резко выскочим и побежим к лесу.

– Я готов, – прошептал Сташек. – Давай вместе.

Мы выползли из сена. Сташек поднял с пола сарая вилы, а я взял в руку свой кинжал и толкнул дверь. Рядом с дверью стояли двое мужчин в сапогах и шапках из овчины. У одного были в руках вилы, а у другого топор. От неожиданности они на мгновение замерли.

– Ни с места, – приказал я. – Дайте нам уйти!

Очнувшись, они бросились на нас. На меня наступал мужик с занесенным над головой топором. Я медленно отступал, но, наткнувшись на сугроб, полетел вперед и ударил мужика головой в живот. Бросив топор, он ухватил меня за руку. Мы упали в снег, и я ухитрился нанести ему два удара кинжалом. Он отпустил меня и со стоном схватился за живот.

Оглянувшись, я увидел Сташека; одна рука у него была повреждена, и из нее сочилась кровь. С дикой злобой он наносил удары вилами по лежащему на земле мужику.

– Хватит! Бежим! – крикнул я.

Он нанес последний удар, бросил вилы и кинулся вслед за мной. Мы перелезли через забор и устремились вверх к лесу.

Мы бежали по глубокому снегу, падая и опять поднимаясь. Вдруг прозвучал выстрел. Мы как подкошенные упали в снег. Обернувшись, увидели нескольких людей, бегущих за нами; у двоих были винтовки.

Вскочив на ноги, мы с удвоенной энергией принялись карабкаться по склону. Каждый раз, когда мимо меня со свистом пролетала пуля, я испытывал те же чувства, что уже испытал в Винниках, когда после побега из свинарника в меня стреляли советские солдаты. Я опять спасался бегством и в эти короткие минуты успел представить, как меня сразит выстрелом в спину, я упаду лицом в снег и буду лежать, пока жизнь не вытечет из меня по капле.

Я задыхался. Перед глазами плыли кровавые круги. В горле пересохло. Лицо заливал пот. Но ноги упорно несли меня все выше и выше по склону, на вершине которого был виден край леса.

Пули подгоняли нас, заставляя двигаться быстрее. Мы добежали до вершины склона и устремились к лесу. В лесу снега было мало. Задыхаясь и что-то бессвязно бормоча, мы пробирались все глубже и глубже. Внезапно я почувствовал, что больше не в силах выдержать этой гонки; сердце выскакивало из груди, ноги дрожали. Я рухнул на землю.

Когда я пришел в себя, то увидел, что рядом лежит Сташек. Несколько минут мы лежали, не способные не то что разговаривать, а даже прислушиваться, нет ли за нами погони. Затем заставили себя встать и, все еще задыхаясь, пошли (бежать мы уже не могли) в глубь леса. Каждые несколько минут мы останавливались и прислушивались, но тишину нарушали только птичьи голоса. Однако мы прекрасно понимали, что слухи о нас быстро распространятся по деревням, и нам надо уносить ноги из этого района.

На наше счастье, выглянуло солнце, и мы смогли сориентироваться на местности. В лесу, как я уже говорил, было мало снега, но мы все равно продвигались крайне медленно, особенно в густом подлеске. Часа через два мы сделали остановку.

– Сейчас есть не хочется, – сказал я Сташеку, – а вот что мы будем делать, когда сильно проголодаемся?

Ответа я не услышал. Сташек сидел на поваленной сосне и рассматривал поврежденную руку.

– Очень болит?

Сташек молча покачал головой и, только когда мы встали, чтобы идти дальше, спросил:

– Почему они не дали нам уйти? Почему? Они бы тогда остались живы.

– Может, они и так живы.

– Нет, я убил его. Я знаю, что убил.

– Опомнись, Сташек. У нас не было выбора – или мы их, или они нас.

– Да, понимаю, все понимаю. Но я никогда... я никого никогда так не убивал, – пробормотал он. – Я просто не владел собой, словно сошел с ума.

Через несколько часов мы вышли к опушке леса и, остановившись за деревьями, вынули карту. После долгого ее изучения мы вынуждены были признаться, что не представляем, где находимся в данный момент. Слева от нас виднелась долина реки, которая вполне могла быть долиной Сан. Справа, приблизительно в полутора километрах отсюда, просматривался сосновый лес, а прямо перед нами раскинулось поле, за ним – заросли кустарника, которые на склоне переходили в лес. К югу местность постепенно повышалась и была покрыта лесом с несколькими снежными заплатами полей. У нас не было иного выбора, как двигаться на юг, поднимаясь все выше и выше.

– Как ты думаешь, мы далеко от границы? – спросил Сташек.

– Если верить карте, то граница проходит по хребту. Вполне возможно, это во-о-н тот хребет.

– Тогда нам надо соблюдать предельную осторожность, чтобы не нарваться на патрули.

Мы шли к горному хребту в обход, избегая открытых пространств. Казалось, что он совсем близко, но после нескольких часов пути он был все так же высоко над нами, призывно выделяясь на фоне ярко-синего неба. Теперь на склоне уже не было непроходимых зарослей, но снег стал глубже, и под ним были камни. Идти стало труднее, мы все чаще стали спотыкаться, соскальзывать с камней, падать в снег. Временами казалось, что мы почти не двигаемся. Мы вконец измучились и проголодались. Слева под нами был виден дым, поднимавшийся над крышами домов. Там были хлеб и молоко, и много всякой еды, но... не для нас. Последний раз мы поели прошлой ночью и понимали, что нам вряд ли удастся поесть прежде, чем мы пересечем венгерскую границу. Мы поднялись примерно на девятьсот метров, а до хребта было все еще очень далеко. Голод – вот что мешало нам двигаться быстрее. Не глубокий снег, не скользкие камни, не крутой подъем, а голод, мучительный голод тормозил движение. Вдруг, как это часто случается в горах, набежали тучи и пошел снег. Разыгралась снежная буря. Потемнело. Подул сильный ветер. Непогода поймала нас на скалистом участке. Мы оказались в кромешной темноте и боялись двинуться с места, чтобы не свалиться вниз. Нам оставалось пройти какую-то малость до границы, чуть больше полутора километров, а мы застряли на голом пятачке, голодные и замерзшие.