Последние капли вина - Мэри Рено Страница 34

Я ответил, что никогда не затронул бы этой темы, разве что умолчание грозило бы отдалить нас друг от друга.

– Я не умею таить что-либо от Лисия, - добавил я. - Но ты можешь положиться на него, как и на меня, - он не болтун.

Он коротко рассмеялся:

– Не тревожься. Критий знает.

Через какое-то время, узнав, что он никогда не был за пределами Города, я повел его на прогулку в сосновый лес у подножия Ликабеттских гор. Там он и рассказал мне, как попал в рабство. После того, как их город находился в осаде уже несколько месяцев, его отец, тамошний стратег, собрал отряд добровольцев на штурм осадной стены афинян - отчаянное предприятие, которое почти увенчалось успехом. Федон, сражавшийся бок о бок с отцом, получил там рану, но заживала она очень плохо, потому что к тому времени мелосцы почти умирали с голода. Афиняне вызвали подкрепление и закрыли бреши в осаде; после этого пища вообще перестала поступать, и им осталось только сдаться на милость врагу. Федон, который не мог идти сам, лежал в постели и прислушивался к шуму, поднявшемуся, когда открыли ворота и в город вошли афиняне. Вскорости он услышал пронзительные вопли женщин и предсмертные крики мужчин. Ворвались воины, стащили его с ложа и поволокли на агору. Там его швырнули в толпу подростков и детей, которых согнали в овечий загон. По другую сторону высилась гора трупов только что убитых людей, и бойня еще не прекратилась; и посреди кучи тел торчала голова его отца. На агоре имелось возвышение для аукционера; и здесь, откуда все можно было хорошо видеть, но все же оставаться в стороне от суматохи и грязи, стоял Филократ, командующий афинского войска, и руководил бойней, уничтожением воинов, - по приказу афинских граждан. Резня продолжалась довольно долго. Федону не повезло - его доставили туда достаточно рано, и он видел своими глазами, как притащили его любовника со связанными руками и перерезали ему горло. Когда пришло время отводить на корабли женщин, Филократ спустился с помоста, чтобы выбрать пару рабынь для себя. Остальных увезли на продажу. Вот тогда Федон в последний раз видел свою мать - ей было в ту пору чуть больше тридцати лет, и она все еще сохранила красоту.

На Пирейский работорговый рынок он попал совсем ослабевшим от раны; но Гург решил рискнуть ради его красоты и сумел хорошо его выходить. Поначалу Федон не понимал, что это за место, и думал, что ему придется работать банщиком. А когда понял, отказался от пищи и питья, предпочитая умереть.

– И вот тогда, - рассказывал он, - вечером пришел старый Гург и оставил возле меня чашу с вином. Вино было налито из кувшина, который только что вытащили из колодца, и чаша запотела от холодного содержимого. Я был слаб и измучен жаждой, и я сказал себе: "Ради кого я терплю муки? У меня не осталось больше ни отца, ни друга, на которых бы пало бесчестье, я не верю ни в людей, ни в какого-либо бога. Птицы и звери живут одним часом - и живут прекрасно…". Его обучили искусству нового ремесла, и он шел по высокой цене. Но вот однажды, чувствуя, что на душе тошно, а разум в смятении, он запер дверь изнутри, как будто у него кто-то есть, а сам выбрался через окно и отправился бродить по Городу. Проходя, услышал, как говорит Сократ, и остался послушать.

– А правда, Алексий, что есть какой-то афинянин, который живет в пещере и ненавидит людей?

– Да, это Тимон.

– Когда я пришел к Сократу, я во многом был таким же - душой, я имею в виду. Я научился отвлекать от них свои мысли, как пастух, который сидит в сторонке на камне, с наветренной стороны от козлов. Я не хочу делить свой камень ни с кем; и если кто-то из моих животных начнет домогаться человеческого отношения, то я давно научился ставить такого на место.

Мне не терпелось познакомить его с Лисием, но Федон поначалу все находил какие-то причины, чтобы уйти. Вскорости, однако, я представил их друг другу, и было ясно, что у обоих осталось хорошее впечатление. Еще через некоторое время, когда Лисий собрался устроить ужин для Сократа и некоторых из его друзей, я сказал:

– Жалко, что Федон не может прийти, Сократ был бы рад видеть его.

– Но почему же нет? - сразу оживился Лисий. - Это ты хорошо придумал. Я схожу туда заранее и куплю его время на тот вечер.

Я попросил, чтобы он взял меня с собой, но он отказал:

– Ты что, серьезно? Твоя репутация после этого никогда не очистится. Когда мальчики твоего возраста заходят к Гургу, то не затем, чтобы покупать, а чтобы продавать.

Пир прошел хорошо, и Федон, похоже, получил удовольствие. Когда все разошлись, а мы с Лисием зевали, глядя на рассвет, но все еще не хотели расставаться, я спросил его, что представляет собой заведение Гурга.

– Очень шикарное. Вначале тебя принимает сам Гург, толстый фригиец с крашеной бородой. Он, потирая руки, интересуется, какие у тебя вкусы; если спрашиваешь о Федоне, он складывается в поклоне вдвое, как торговец тканями, когда заказываешь пурпур. Потом тебя ведут через бани, где ты обнаруживаешь все те тела, которых никогда не увидишь в палестре, и мальчиков, что услуживают бесплатно, пока не понадобятся где-то еще. В большинстве своем это рабы, так что, думаю, им досталась не самая худшая доля, но когда ко мне подошел ребенок лет девяти, не больше, и принялся бросать на меня нежные взоры, я не пожалел бы уплатить самую высокую цену за удовольствие швырнуть Гурга в котел вниз головой и отмыть эту его крашеную бороду. Комнаты находятся сзади, за баней. У Федона самое почетное жилище, на дверях написано его имя вместе с ценой. Когда я пришел туда, у него находился посетитель. С клиентами Федона обходятся как с людьми благородными, их не торопят; вышибала Гурга вертится тут же рядом на случай, если какой-то нетерпеливый гость попытается сломать дверь. В должное время я постучал, и Федон открыл дверь. Кроме краски на лице, на нем ничего не было. Тут я понял, что мне не следовало приходить к нему в комнату. Он хотел сразу же захлопнуть дверь. Чуть не успел - он быстрый, но я сильнее и сумел удержать ее. "Иди в следующую комнату, - сказал он через щелочку, - я занят". - "Погоди, Федон", - начал я. И вдруг он резко распахнул дверь, я чуть не влетел внутрь. Он стоял и смеялся. Он выглядел как существо, на которое можно наткнуться в темном лесу. "Входи, Лисий, проговорил он. - Сделай честь этому порогу. Кто я такой, чтобы отвергать посетителя, пришедшего за моим ремеслом? С тех самых пор, как Алексий начал при мне петь гимны твоей добродетели, я дожидаюсь тебя здесь. Чем могу быть полезен?" Он добавил одно-другое замечание, по сравнению с которыми разговоры Гурга звучали, как речь школьного учителя. И тем не менее видно было, что он получил воспитание благородного человека; он знает, как извиниться, не уронив своего достоинства. Я сам был виноват, что заявился к нему в комнату. Но я просто никогда не бывал в домах, где держат мальчиков. Я сказал ему, что любой человек, готовый с гневом защищать тебя, Алексий, уже мне друг. Мне хотелось лишь одного - оказаться в состоянии выкупить его; это было бы самое лучшее деяние во славу богов, какое может совершить человек за всю свою жизнь. Но даже за один его вечер мне пришлось заплатить два золотых статера [971609]. А если захочешь выкупить его, то Гург заломит цену, как за скаковую лошадь.