Чахотка. Другая история немецкого общества - Ульрике Мозер Страница 33

Юный Ганс Касторп приехал в Давос из родного Гамбурга навестить своего больного чахоткой кузена Йоахима Цимсена в санатории «Бергхоф». Кроме того, семейный врач рекомендовал ему смену воздуха. Касторп собирался в горы всего на три недели, но, в отличие от своего создателя, не уехал домой по окончании этого срока, поскольку накануне отъезда его одолел «отчаянный насморк» ^[409], поднялась температура 37,6! Когда надворный советник Беренс, главный врач санатория, обнаруживает, что у него «уже почти шумы», «поражен новый участок» и «эксудативный очажок с влажными хрипами» ^{[410], [411]} в легком, Ханс застревает в санатории надолго и переходит в статус больного — повышается его значимость, это как знак отличия.

Как и «Лесной санаторий», где лечилась Катя Манн, санаторий «Бергхоф» — заведение класса люкс для избранного общества из разных стран. Здесь есть и русские, и голландцы, и англичане, и рыжеволосая барышня из Греции, горбатый мексиканец, черно-бледная мексиканка с двумя чахоточными сыновьями, китаец и египетская принцесса.

Ни один из пациентов, кажется, никогда толком не работал ^[412]. Только буржуа-интеллектуал Лодовико Сеттембрини, носитель идей просвещения, вынужден жить на жалкие гонорары от своих публикаций. В какой-то момент денег на санаторий у него больше нет, и он переселяется в частный дом, где дешевле. Прочие гости бездельничали и до того, как чахотка узаконила их праздность. Каждый занят только собственным состоянием и болезнью. Особенностью госпожи Штёр из южной Германии является способность готовить 28 различных соусов к рыбе. Мадам Шоша путешествует по Европе при финансовой поддержке далекого мужа и меняющихся любовников. Некоторые пациенты уже успели посетить Ривьеру, международные водные курорты и казино. Иезуит Лео Нафта, обязанный по правилам своего ордена жить в бедности, благоденствует за счет богатств Общества Иисуса. Да и сам Ганс Касторп никогда в своей жизни еще не занимался никакой профессией. Приехав в санаторий, он решает не жить больше за счет наследства своей семьи, но самостоятельно зарабатывать себе на жизнь как инженер.

Некоторые из пациентов действительно больны чахоткой, им нужна помощь, утешение и уход. Но есть гости, которые проживают в санатории, не будучи больны вовсе, совершенно добровольно, под официальным предлогом легкого недомогания, на самом же деле — в свое удовольствие, потому что образ жизни больных им удобен ^[413]. Не всегда можно однозначно понять, кто из персонажей болен, а кто притворяется.

Возможно, Касторп страдает от легкой формы туберкулезной инфекции, но диагноз его сомнителен. Сам он видит причину болезни в следовании «гениальному принципу болезни», которому он и так уже давно подчиняется ^[414].

Это старый романтический образ чахотки, к которому Кастроп обращается с почти фанатической верой, даже несмотря на то, что не соответствует ему ни по конституции, ни по предрасположенности, ни по темпераменту ^[415]. Учение о соках гласит, что чахоткой болеют сангвиники, потому что у них избыток крови, но Касторп-то, наоборот, совершенно анемичен, малокровен, вял, сонлив и пассивен ^[416]. Он скорее флегматик, сухой и холодный. И всё же он всеми силами упорно старается соответствовать образу чахоточного больного, как те пациенты, что, согласно учению о соках, подвержены недугу более всего. У Ганса Касторпа, как свидетельствует надворный советник доктор Беренс, «талант быть больным» ^[417].

И действительно, Томас Манн постоянно апеллирует к традиционному романтическому образу чахотки, признаками которой считались беспорядочные любовные отношения и повышенное либидо. Секс — главная забота на Волшебной горе. Здесь не только кашляют, но и целуются — и даже больше ^[418]. Касторп становится свидетелем полового акта уже в первую же ночь после приезда в санаторий. Из соседнего номера, где проживает супружеская пара, через тонкую стенку слышатся характерные звуки: поцелуи, шлепки, хихиканье, звуки борьбы и пыхтение ^[419]. Ханс и сам влюбляется в русскую широкоскулую пациентку Клавдию Шоша с узкими киргизскими глазами, слабой спиной и особенной крадущейся походкой.

Жажда жизни проявляется не только в повышенной сексуальности, но и в чревоугодии во время пяти ежедневных изобильных трапез ^[420]. Пациент Блюменколь съедает по две порции каждого блюда ^[421]. Некоторые гости из Голландии настолько голодны, что кроме пятиразового питания ежедневно заказывают по три яичницы-глазуньи ^[422].

Действует ли еще на Волшебной горе представление о возвышенной, облагораживающей чахотке — вот вопрос. Или этот образ просто приелся и стал банальным и пошлым? Просто позой, тоскующей реминисценцией, не более того? Пациенты верят, что через свою болезнь становятся благороднее, возвышеннее, избраннее, духовнее, а вместо того оказываются всё более телесными, земными. Их тело распадается, но внутри не обнаруживается никакой души, которая освобождалась бы и совершенствовалась. Это не дух возвышается и торжествует, это триумф больного, распадающегося, унизительно безобразного тела. Сеттембрини замечает: «Человек, ведущий жизнь больного, — только тело, в этом и состоит античеловеческая, унизительная особенность болезни… В большинстве случаев такое тело ничем не лучше трупа…» ^[423]

Такова, например, госпожа фон Маллинкродт: «Казалось, весь ее организм насквозь отравлен ядами, так как ее непрерывно постигали всевозможные болезни, то вместе, то порознь. Особенно сильно поражена была кожа, покрытая местами экземой, вызывающей мучительный зуд, а иногда язвочки появлялись даже во рту, почему ей и с ложки-то было трудно есть» ^[424].