Щит земли русской - Владимир Буртовой Страница 31

— Иоанн, о чем твоя речь? К чему склоняешь ты печенежского кагана? Князь Киевский о равном мире хлопочет, а не о выкупе за свои земли! Разве не об этом же помыслы божественного василевса? Опомнись!

Иоанн Торник знал теперь только одно — он разоблачен, а потому надо спасать себя. Парфен Стрифна домой возвратиться не должен! Заговорил так, будто и не слышал слов младшего василика:

— Думается мне, о повелитель степи, прислан сей человек от князя Владимира доглядывать за твоим войском. Вчера только князь Киевский в свой город вошел с малой дружиной, потому и хочет знать, велико ли твое войско? А речь о мире нужна, чтобы со всех городов ратников собрать под Киевом и на тебя исполчиться.

Парфен Стрифна сумел вырваться из цепких рук нукеров, в гневе вскочил на ноги, резко обернулся к Торнику. На смуглом в кровоподтеках лице выступили капельки пота, стиснутые губы побелели. Не верил уже, что живым выйдет из каганова шатра — свой же предал, подвел под смерть!

— Ты изменил своему василевсу, Иоанн Торник! Подлый Иуда, тебя ждет лютая смерть… Попомни мои слова, лютая смерть ждет тебя в этой земле!

Уржа хлопнул ладонями. В шатер вошли еще двое нукеров.

— Уведите и глаз с него не спускайте, — распорядился он.

Разгневанного Парфена силой уволокли из Белого Шатра.

Не зная, что он еще предпримет, Иоанн Торник с поклоном обратился к Тимарю, любезно попросил:

— Дозволь, о справедливейший повелитель, мне допросить Парфена с глазу на глаз о силе киевской дружины? Обильное вино развяжет ему язык, среди своих посольских стражников он будет не таким настороженным и враждебно настроенным.

Каган медленно, в раздумии уставил тяжелый взор в византийского василика, чуть приметно усмехнулся, словно заранее знал о помыслах Торника, потом повернулся к сыну. Требовательно, будто у взрослого мужа, спросил:

— Как присоветуешь, сын мой? Что будем делать с византийским посланцем? Сами стеречь будем, выкупа дожидаясь, или соплеменникам выдадим?

Араслан тряхнул перед собой стиснутой плетью с красиво украшенной камнями рукоятью, выпалил разом, словно заранее все обдумал:

— Пытать его надо — скоро ли вся дружина урусов соберется к Кыюву? Иной пользы от него не видать нам в силу его упрямства. Думаю, от нашего друга Торника Парфену не убежать.

Тимарь одобрительно цокнул языком, покосился на Иоанна.

— Возьми своего соотечественника. Младший посланец императора мне не нужен. Если князь Владимир речь хочет вести только о мире, а не о выкупе, время тратить не будем зря. А сам допытай его. И мне скажешь о делах Кыюва, — и Тимарь рукой махнул византийцу, чтобы тот удалился.

«Будто стеклянного насквозь просмотрели… Даже помыслы мои для них не тайна», — откланялся Торник печенегам. Мелко подрагивали колени, когда вышел из просторного шатра. Постоял недолго, успокаиваясь, потом взял Парфена за руку и повел к своему становищу, возле которого виднелись посольские возы и византийская стража.

Парфен Стрифна тяжело дышал и выдергивал руку из цепких пальцев Торника — идти рядом с изменником было выше его сил.

— Ты предал василевса, Торник! Ты уподобился Иуде! Подлый перебежчик! Жалкий трус. У тебя даже не хватило сил поступить так, как поступил Иуда, который наложил сам на себя руки! Справедливый василевс достойно покарает тебя, а род твой продадут в презренное рабство!

Иоанн скорбно улыбнулся, покосился на гневом искаженное горбоносое лицо Стрифны, сделал слабую попытку оправдаться:

— Поживешь с нами — многое увидишь, узнаешь. Моей вины нет в том, что печенеги вновь напали на Русь. Я встретил кагана уже на киевской земле, он удерживает меня около себя силой. Принужден служить ему в надежде, что после похода на Русь уговорю Тимаря повести войска против арабов. В таком помысле мне окажут содействие многие печенежские князья, среди которых и известный тебе внук Кури князь Анбал, опасный претендент на место в Белом Шатре каганов. А ты кричишь не разобравшись изменник!

Парфен вытер лицо платком — кровь из разбитого носа продолжала течь, судорожно выдохнул, делая попытку успокоить сердце, — в груди покалывало, мешало дышать и думать. Повернул измученное лицо к Торнику, высокому, сутулому, с проступившей желтизной на щеках. Сказал примирительно, словно поверил словам старшего василика:

— Отпусти меня в Киев. Надобно известить князя Владимира, что каган мира не ищет.

— Ныне это невозможно, брат Парфен, потому как печенеги будут доглядывать за нами. Пусть успокоятся твоим якобы известием, что в Киев пришла совсем малая дружина, а прочие войска еще весьма далеки от стольного города. Дня через два-три уйдешь ночью. И скажи князю Владимиру, пусть не скупится и даст печенегам откупного. За это божественный император втройне выдаст ему золотом и товарами, лишь бы дружину прислал в Константинополь. Иначе Тимарь до зимы осядет под Киевом. Слух был, что и соседние торки собирают силы Тимарю в поддержку.

Парфен долго смотрел на белые стены осажденного Белгорода — над городом в розовых лучах подступающего вечера поднималась легкая серая дымка. Малыми карликами казались отсюда дружинники на помосте, и, словно степные былинки на слабом ветру, чуть приметно качались их длинные копья. Чем-то напуганные черные вороны медленно кружились над куполами церкви.

— Скажу, как ты просишь, — ответил Парфен, опуская жадный взор на вытоптанную землю под ногами.

Иоанн сердцем уловил нотку неискренности вырвавшихся слов младшего василика. Худые лопатки покрыли колючие мурашки озноба.

«Стрифна не поверил мне, а стало быть, выдаст безжалостному Василию. И быть мне брошенным в сырую яму к голодным тиграм! Ох, великий бог, спаси и помилуй от лютости человеческой!»

Пошел рядом, спотыкаясь на ровном месте — отчего-то вдруг в глазах потемнело.

После ужина Иоанн отозвал в сторону Алфена, высыпал ему в широкую и потную ладонь горсть монет и прошептал:

— Сядешь у изголовья Стрифны. Пусть спит спокойно… Но рассвет для него больше не наступит… Ты понял меня? Сделаешь так — прощу все твое воровство из моих возов, против уворованного втрое награжу, как возвратимся в Константинополь.

Алфен испуганно глянул на сумрачного Иоанна, по толстым щекам забегала нервная судорога. Подумал было отказаться, но увидел тонкие поджатые губы хозяина, смешался: в желтых глазах василика стояла холодная решимость, и Алфен понял, что с подобным повелением Торник подойдет к другому слуге, но тогда рассвета не видать и ему, Алфену. Соглашаясь, Алфен чуть слышно прошептал:

— Понял вас, господин мой. Сяду у изголовья и все сделаю…

Рано поутру в маленьком становище византийцев возник переполох с криками и руганью. Посланные от Тимаря нукеры, вернувшись, доложили кагану, что пойманный вчера Парфен Стрифна, должно быть опасаясь возмездия за свой умысел против всесильного кагана, выхватил нож у задремавшего стражника и своей же рукой пробил себе сердце.