Жизнь и шахматы. Моя автобиография - Анатолий Карпов Страница 31

– Толя, что с тобой?!

– А что такое? Все в порядке. – Я был бодр, энергичен и, собственно, не понимал, о чем он спрашивает.

– Да ты же красный как рак. – Я осмотрел себя. Действительно, в темноте моя кожа сразу проявила красноту, и выглядел я, мягко говоря, неважно. – Как же ты завтра будешь давать сеанс? – ужасался Штейн. – Площадь под открытым небом, пятьсот человек народа!

– Не беспокойтесь, – я пока не осознавал всей печали произошедшего, – все будет хорошо.

Хорошее же заключалось исключительно в том, что в обморок во время сеанса я грохнулся не на асфальт, а, по счастливой случайности, на стул и не разбил себе голову.

А на следующий день – перелет в Париж. Я мечтал только об одном: быстрее добраться до кровати и лечь, состояние было невероятно тяжелым: на теле нет живого места, голова раскалывается, мысли путаются. Но Штейн возмутился моему настрою:

– Первый раз в Париже – и лежать в гостинице! Да ты с ума сошел! Ходить, ходить и еще раз ходить. Сейчас ляжешь – потом неделю не встанешь.

– Я не могу, Леонид Захарович. Сил нет совсем.

– Тебе сколько лет, Карпов?! Девятнадцать! Хватит тут про силы рассказывать. Пойдем, говорю!

Пришлось подчиниться. Я выползал из гостиницы с твердым убеждением в том, что ненавижу Париж до глубины души, но убеждение это превратилось в пыль, стоило мне сделать усилие и посмотреть по сторонам. И я пропал. Мне показалось, что история буквально обволокла меня, подчинила себе, дразнит барельефами церкви Сакре-Кёр, манит кариатидами Лувра, порабощает химерами Нотр-Дама. Мне казалось, я слышу Гюго, придумывающего строки своих романов, вижу Шагала, расписывающего купол знаменитой Парижской оперы, наблюдаю за фрейлинами, порхающими в саду Тюильри в надежде встретиться с Людовиком XIV и вскружить голову «королю-солнце».

Париж считается символом любви и романтики. Это безусловно справедливо. В конце концов, романтическим чувствам благоволит романтическая атмосфера, которой пропитан этот прекрасный город. Но мне в нем комфортно и одному. Я настолько глубоко прочувствовал свою к нему принадлежность, что стал ощущать себя здесь совершенно своим. А когда ты дома, компания имеет не такое уж большое значение.

Столица Франции впоследствии подарила мне целую неделю совершенно уникального практически свободного времени, которое я с удовольствием посвящал прогулкам по любимому городу. Дело было в начале двухтысячных годов. Я летел в Париж из бразильского Сальвадора с пересадкой в Лиссабоне. Не знаю, что случилось с португальским пограничником. Возможно, ударила в голову неожиданно свалившаяся на Европу в том августе дикая жара в сорок с лишним градусов, однако в Лиссабоне произошел у меня следующий любопытный случай. Протягиваю португальцу свой ооновский паспорт.

– Что это? – Полная растерянность и в голосе, и в глазах.

– Ооновский паспорт.

– И что мне с ним делать? – Растерянность сменяется недоверием.

– Пропустить меня.

– Я в первый раз вижу подобный документ.

Думаю про себя о том, что это не делает ему чести, однако вежливо предлагаю показать мой паспорт начальству. В ответ слышу:

– Сегодня выходной. Начальства нет. Хорошо, подождите. – Уходит и возвращается через несколько минут, сообщает, что надо подождать, вопрос необходимо проработать. Теперь уже я возмущаюсь:

– А что здесь прорабатывать?! В паспорте по-португальски написано, что его носитель имеет право на беспрепятственное пересечение границы, и вы должны оказывать в этом всяческое содействие!

– Не горячитесь. Мы решим вопрос, давайте отойдем от стойки. – Он предлагает мне проследовать за ним, а я, полагаясь на возобладавший в пограничнике здравый смысл и обещание все уладить, спокойно следую за ним и несколько секунд спустя оказываюсь в помещении вместе с нелегальными эмигрантами. Снова возмущаюсь:

– С какой стати вы меня сюда привели?

Игнорируя мой вопрос, он спокойно задает свой:

– У вас есть национальный паспорт?

Вконец обозлившись, отвечаю:

– Нет! – Хотя российский заграничный паспорт с новенькой европейской визой спокойно лежит во внутреннем кармане моего пиджака.

– Тогда подождите. – Пограничник исчезает и не думает возвращаться. Минут через тридцать я сам выхожу в коридор, благо запереть меня за решетку никому в голову не пришло, нахожу своего офицера в каком-то кабинете и говорю как можно спокойнее:

– Вы решили вопрос? Я уже опаздываю на свой рейс.

– Может быть, у вас все-таки есть национальный паспорт?

– Нет, я же говорил.

– Тогда мы сейчас поставим вам визу в этот.

– Исключено! В ооновские паспорта визы не ставят.

– Мне об этом ничего не известно! – заносчиво сообщает пограничник. – Я вижу такой документ впервые в жизни и не имею права впустить в страну человека, не имеющего визы португальского правительства. – С гордостью завершив тираду, он начинает выписывать квитанцию.

– А что вы делаете? – интересуюсь. Я уже не так раздражен. Мне смешно.

– Выписываю квитанцию. Сейчас вы оплатите визу и…

– С какой стати я должен оплачивать? Дипломатические визы во всем мире бесплатны, а ооновский паспорт приравнивается к дипломатическому.

От осознания моей правоты ему, видимо, становится так досадно, что он выкрикивает громко и гневно:

– Да, вы правы! – Шлепает мне визу в ооновский паспорт и швыряет его: мол, заберите.

С огромным удовольствием сообщаю ему о том, что он бездарь, не знающий правил, и демонстрирую российский паспорт с действующей европейской визой.

В раскаленный жарой Париж прилетаю в прекрасном настроении и, несмотря на погоду, целую неделю живу в квартире уехавших куда-то в отпуск друзей, и брожу-брожу-брожу по улицам, паркам, музеям, и постоянно вспоминаю Штейна и его требовательное «Ходить, ходить, ходить», и испытываю к нему огромную благодарность за то, что не позволил мне в далеком семидесятом возненавидеть один из самых чудесных городов на земле.

Моя вторая встреча с Францией произошла на олимпиаде семьдесят четвертого года в Ницце. Идею проведения олимпиады именно во Франции активно поддерживал президент – Жорж Помпиду. Во-первых, он лично интересовался шахматами, а во‐вторых, помнил о том, что Всемирная шахматная федерация была создана в Париже во время Олимпийских игр двадцать четвертого года. Где же еще отмечать пятидесятилетие Федерации, если не там, где она родилась. К сожалению, Помпиду заболел и очень быстро сгорел от острого лейкоза за несколько месяцев до начала олимпиады, не успев подписать ряд финансовых документов. А ставший его преемником Жискар д’Эстен отказался выделять средства на дальнейшее финансирование предстоящего мероприятия. Конечно, в связи с этим у организаторов игр возникли большие проблемы: довольно сложно искать финансовые вливания для подобных событий, не имея поддержки на государственном уровне. Когда в конце концов недостающие средства были найдены, по Франции прокатилась война забастовок. Сначала остановили работу строители, возводившие гостиницу для шахматистов-участников олимпиады, а затем бастовать начали производители стройматериалов. Таким образом, выбившись из графика, окончательно подготовить отель к нашему приезду организаторы не успели. Делегацию разместили в недостроенной гостинице, где продолжались строительные работы, что совершенно противоречит международным договоренностям. Если Федерация страны оплатила взнос организаторам олимпиады, а Федерация Советского Союза средства внесла, то организатор обязан в любом случае обеспечить участникам чемпионата все необходимые условия. Думаю, что постоянный стук, шум и треск к таковым условиям не относятся. Как не относится к ним и очередь в два лестничных пролета в ресторан. Помню реакцию своего приятеля – немецкого гроссмейстера Вольфганга Унцикера, – который, посмотрев на длинную ленту шахматистов, растянувшуюся за едой, прогрохотал на ломаном русском: