Британская военная экспедиция в Сибирь. Воспоминания командира батальона «Несгибаемых», отправленного в поддержку Колчака. 1918—1919 - Джон Уорд Страница 30

8 января состоялся парад в честь вручения генералу Стефанику ордена Почетного легиона, а главе британской военной миссии генерал-майору Ноксу и мне ордена Военного креста. Это был настоящий сибирский день – минус 60, и за пять минут десять человек отморозили уши. Французский главнокомандующий союзными войсками генерал Жанен произвел вручение от имени Французской Республики и произнес несколько слов в адрес каждого из награжденных. От всех наших друзей я получил сердечные поздравления, которые согревали меня в течение всего дня. Я поблагодарил за эту великую честь полковника Пишона, принявшего от меня командование уссурийским фронтом, с которым мы какое-то время действовали вместе. Уверен, что мой орден стал результатом его докладов обо мне, пока мы вели совместные действия в весьма затруднительных обстоятельствах.

Ближе к середине января британский верховный комиссар передал адмиралу Колчаку в высшей степени сочувственное сообщение британского правительства. На следующий же день французский верховный комиссар передал от правительства Франции аналогичное сообщение, отличавшееся лишь тем, что отчетливо намекало на возможность помощи и признания. Эти поздравления порадовали представителей союзников и придали им уверенности, несколько утраченной в последнее время, а русские власти почувствовали, что могут поднажать в работе по «воскрешению». В истории России начиналась новая страница великого возрождения. Ровно через четыре дня из Парижа пришла телеграмма, в которой говорилось, что Союзный совет заявил, что не может предоставить помощь или признать какую-либо из воюющих сторон. Что разные партии и правительства, существующие в России, должны заключить перемирие и отправить своих представителей на турецкий Принцев остров вблизи Константинополя, чтобы достичь компромисса. Иными словами, что большевики должны быть признаны такой же легитимной стороной конфликта, с которой вполне можно обменяться рукопожатиями, сесть за стол переговоров и заключить соглашение о правильном способе ведения политики грабежей и убийств. Нет нужды говорить, что каждый британец испытал отвращение, а каждый истинный русский патриот был просто потрясен. Одним махом уничтожить все наши надежды! Мы чувствовали себя раздавленными не меньше, если не больше русских, потому что должны были защищать честь своих стран, а это казалось невозможным.

Негативная реакция в отношении европейских союзников была мгновенной и такой сильной, что какой-то русский господин произнес оскорбительную речь в адрес офицеров союзников, когда те пили чай в известном ресторане, а публика не позволила охране, вызванной, чтобы его арестовать, выполнить приказ. Несомненно, что японцы воспользовались этими настроениями в своих интересах.

Обстановка оставалась такой же напряженной, когда 31 января я попросил адмирала Колчака о дополнительной встрече, чтобы представить ему своего коллегу и товарища полковника Джонсона и обсудить ситуацию. Адмирал прогуливался вдоль реки практически без сопровождения, но на виду у охраны его резиденции, стоявшей недалеко от берега. Он впервые вышел из дома после болезни и выглядел вполне здоровым. Естественно, что беседа вертелась вокруг заявления союзников в пользу большевиков и ситуации, которую оно создало в Омске. Точка зрения адмирала была простой: «Мы можем вести переговоры и заключать соглашения с любой партией и правительством, существующим в разных областях России, но с большевиками никакой компромисс, никакие рукопожатия невозможны. Мы не можем сесть за стол переговоров и говорить, как с равными, с теми, кто творит бесчинства и убивает русских людей. Никогда! Ни одно достойное правительство союзников, знакомое с фактами, не может этого ждать».

Я попросил его не воспринимать вопрос как решенный, в соответствии с телеграммой из Парижа, и выразил уверенность, что должны быть какие-то моменты, связанные с таким решением, требующие дальнейших разъяснений. «Да! – сказал адмирал. – Должны быть какие-то факты, нам неизвестные, в связи с которыми британское правительство советует нам заключить соглашение с большевиками, притом что оно продолжает направлять мне щедрые поставки для нужд русской армии». Я ушел очень довольный тем, что он сохраняет веру в дружбу Англии.

Была еще одна странность, о которой нужно упомянуть. Адмирал Колчак отмечал, что японцы по-прежнему создавали ему массу проблем. Они не могли подступиться к нему лично, но «подбирались» к его офицерам, чьи обязанности требовали частых поездок на уральский фронт. Они делали заявления в том смысле, что единственное государство, способное помочь России, – это Япония. Другие армии устали от войны и требовали демобилизации, и потому не желали драться с большевиками. Если адмирала Колчака вынудить заключить разумное соглашение с Японией, ее армия за два месяца покончит с большевиками и восстановит монархию, о которой мечтают русские офицеры. Эта пропаганда достигла фронта и была воспринята фронтовыми генералами как нечто достаточно серьезное. Чтобы противостоять этой разрушительной пропаганде, адмирал предлагал лично съездить на фронт и разъяснить, что, будучи одной из стран Антанты, Япония не может реализовать такую программу. Я спросил его, откуда взялась эта пропаганда и кто ее инициатор. Он ответил: «Генерал Муто, двадцать шесть офицеров его штаба и их помощники из разведки активно работают здесь, в Омске, чтобы склонить русских на свою сторону». В конце беседы Верховный правитель сказал: «Я вовсе не жалуюсь на этих блестящих японских офицеров. Они всего лишь выполняют приказы своих политических и военных начальников, однако это сильно осложняет мою работу по восстановлению порядка».

Была еще одна причина для беспокойства. Русские офицеры, почти все до единого, монархисты, и все они похожи на детей в своей приверженности этому принципу. Кто-то шепнет одному из них, что князь Кропоткин жив и его видели на границе с Россией. «О! – воскликнет он. – Значит, адмирал передаст власть Кропоткину сразу же, как услышит, что он жив!» На следующий день ему скажут, что князь вовсе не воин, и его энтузиазм тут же пропадет. Потом прибудут какие-нибудь британские поставки, и он снова готов во всем полагаться на союзников. Еще через несколько дней выяснится, что правительство не признано другими державами, как ему хотелось, и он проклянет эти державы и сделается угрюм. Потом он услышит в ресторане, что Дмитрий Павлович скрывается в Сибири под видом крестьянина, и придет в такой же восторг, как пастухи при виде Вифлеемской звезды. Каждая возможная – или невозможная – персона в подлунном мире становится для него потенциальным спасителем отечества, но ему никогда не приходит в голову, что он и его товарищи сами могут спасти его. Русский офицер и вправду «просто прекрасный, большой, храбрый, любящий ребенок и ничего больше». Если бы «Путешествия Гулливера» были переведены на русский язык, они наверняка имели бы огромный успех. По сравнению с историями, ходившими в Омске и вообще в Сибири, сказки «Тысяча одной ночи» показались бы лишенным воображения пересказом обыденных событий.

Следующие два эпизода, взятые из моего дневника, относятся к тому же времени.

«1 февраля 1919 года. Вчера ночью три большевиц-ких лазутчика, переодетые русскими солдатами, проникли в офицерские квартиры 1-го и 2-го Сибирских полков. Первым свидетельством того, что происходит нечто из ряда вон выходящее, стала быстрая револьверная стрельба внутри. Караул схватил одного из фальшивых солдат, когда он попытался выбежать из здания. Меньше чем за две минуты лазутчики подстрелили пять офицеров, два из которых получили смертельные ранения в живот. Одного из лазутчиков застрелили насмерть, второго поймали, третьему удалось уйти. Пойманного били кнутом, и после сотого удара он выдал весь план заговора. После его признания было произведено более пятидесяти арестов, и в Омске снова стало тихо».