1920 год. Советско-польская война - Юзеф Пилсудский Страница 29

Этот процесс разложения наших сил, процесс надлома нашей воли является, по моему мнению, самым большим триумфом п. Тухачевского. Этим маршем на Варшаву, в значительной степени питаемым его волей и полководческим талантом, п. Тухачевский доказал, что он значительно перерос рамки заурядности. Но, перелистывая его книжицу, я каждый раз чувствую фальшивые ноты, которыми он сознательно или неосознанно, но совершенно напрасно украшает описание этого своего марша. В подтверждение своих слов хочу указать на роман или, может быть, сказку из тысячи и одной ночи, касающуюся Гродно и Немана. Чего там только нет! Какая-то удивительно странная, неизвестная в нашей истории концентрация западнее и восточнее Гродно почти шести наших дивизий. Какое-то нагромождение тактических ходов, которых не было и в помине, и нескончаемый поток слов и еще раз слов о «пехотных массах», «раздавливании», о странных маневрах и контрманеврах, которые, наконец, заканчиваются «окончательным разгромом и деморализацией» белополяков. Когда читаешь такой роман, действие которого происходит в воображении п. Тухачевского – а этих романов он плодит в своем труде достаточно много, – хочется отбросить книжку прочь. Зачем столько шутовства в описании великой исторической войны!

История Гродно проста. Когда перед армией п. Сергеева и его конницей раскрылись «виленские ворота», а 2-я литовско-белорусская дивизия в большинстве своем была разбита в двойной войне против Советов и Литвы, конница простым движением, парой авангардных эскадронов заняла Гродно, для украшения военной жизни называемое крепостью, но крепостью только в понимании нашей и советской литературы, где с легкой руки авторов могут спокойно существовать «плацдармы» без железных дорог, фортификации без колючей проволоки, ураганный огонь из нескольких едва исправных орудий и крепости с «рассеянными» фортами, которые и сейчас может осмотреть любой желающий. Таким способом конница п. Сергеева значительно опередила левый фланг нашей 1-й армии, которая не для какого-то там сосредоточения около Гродно, а с целью совершенно прозаического занятия линии Немана и Шары параллельными путями отступала от голубой Вилии к ее серому любовнику – Неману. А на самом крайнем фланге, где уже не было 2-й литовско-белорусской дивизии, отступали 8-я и 10-я дивизии, которых «рассеивать» и «полностью разбивать» ни п. Тухачевскому, ни п. Сергееву не было никакой необходимости, потому что на своем пути от Седана в районе Германовичи – Шарковщизна в книгах обоих авторов они были «раздавлены» и «рассеяны» по крайней мере раз пять. Но несмотря на чрезмерное количество поражений, которые они потерпели в книгах п. Сергеева и п. Тухачевского, эти дивизии и на сей раз выполнили свой солдатский долг. Находясь под командованием ген. Желиговского, который все никак не мог ощутить всей массы этих публицистических поражений, и имея перед собой закрытый путь даже к Неману, обе дивизии были вынуждены этот путь себе открыть. И как когда-то 6 июля в Дуниловичах, так и теперь, через несколько недель под Гродно, генерал Желиговский и полковник Бургардт-Букацкий, командир 8-й дивизии, колебались, не проделать ли им проход к Неману через Гродно, уже занятое советской конницей. Но когда им удалось пройти около Лунной Воли, они отказались от идеи боя за Гродно и, перейдя Неман, продолжали отступать на запад.

Такой же сказкой является и история с концентрацией наших сил западнее Гродно. Кроме нескольких батальонов, поспешно брошенных на прикрытие северного фланга на новой линии Немана и Шары, еще удалось своевременно доставить из Полесья одну бригаду 9-й дивизии, которую я направил под Гродно, в самое слабое место длинной линии фронта генерала Шептицкого. Это единственный случай усиления северного фланга этого фронта, ослабленного в пользу южной группировки.

У п. Тухачевского кроме гродненской есть немало и других сказок. Их так много, что жаль времени и сил раскрывать их все и объяснять, как обстояло дело в действительности. Но, как историк и аналитик, я не могу не быть снисходительным к п. Тухачевскому. У него в руках наверняка были различные данные, касающиеся нашей армии, которые он получил либо из показаний пленных, либо из других документов, захваченных в то время его войсками. А эти данные часто противоречили друг другу и только одно отражали верно – тот хаос в оценках обстановки и в попытках проведения контрманевров, который тогда у нас царил. Поэтому он мог брать из этого материала все, что хотел. Да и сам я, Верховный главнокомандующий, в ходе моей работы над этой книгой часто нахожу неизвестные мне документы и материалы времен похода п. Тухачевского на Варшаву. Но я отнюдь не ставлю это себе в вину, потому что в то время, не поддаваясь чувству страха и бессилия, я сосредоточил все свое внимание, если речь идет о фронте генерала Шептицкого, на совершенно определенном решении и искал пути задержать поход к Висле или к Варшаве одним-единственным способом – контрнаступлением. Для пояснения своей точки зрения по этим вопросам приведу дословно запись, сделанную мной на одном историческом документе под названием «Дело ген. Шептицкого», запись, датированную 1921 годом, когда воспоминания были значительно более свежими, чем сейчас:

«Что касается всех операций на севере, – писал я тогда, – начиная с поражения на Ауте и Березине, то должен сказать, что подробное рассмотрение тех или иных решений я считал бесцельным. Я серьезно задумался над идеей германских окопов и сильного левого фланга вне окопов под Вильно. Но после первых атак на 4-ю армию я перестал верить в выполнимость этого плана по следующим причинам. Выполнение этого плана со всеми вытекающими из него последствиями требовало: а) очень быстрого отступления и жертвы многим ради одного – выигрыша во времени, б) хоть немного привести в порядок войска, в) назначения новых командиров, что является необходимым для повышения морального состояния войск. Я размышлял над всем этим несколько дней и в конце концов отказался от этих мыслей по следующим причинам: 1) переполох в тылу, даже вдали от фронта, начнется немедленно, настроив панически и войска и не предвещая ничего хорошего в деятельности тыла и в функционировании железной дороги; 2) межличностные отношения в армии, особенно среди высших офицеров, были самыми плохими, какие я только знал. Поэтому крупные изменения при низком моральном состоянии, охватившем к тому времени уже всю страну, могли бы привести к организационной катастрофе, и без того всегда нависающей над моей головой; 3) душевный порыв, охвативший меня, и над которым я долго думал, – поехать самому на фронт и взять непосредственное командование на себя. С большим сожалением пришлось отказаться и от этого проекта. Главной причиной было ощущение, что моральное состояние всей страны становилось угрожающим, а панические настроения и нервное напряжение так велики, что кроме внешнего фронта важное место в моих расчетах стал занимать – со знаком минус – фронт внутренний. Я не хотел уходить от ответственности – это было бы самым легким. Тогда я посчитал, что мое место пока в Варшаве, что я должен укрепить дух народа и удержать внутренний фронт, хотя бы хорошей миной и полной уверенностью в себе. Поэтому я считал невозможным свой отъезд на длительное время. Учитывая все сказанное, с этого момента и до августовских событий под Варшавой моим общим стратегическим замыслом было: 1) Северный фронт должен только выиграть время; 2) в стране провести энергичную подготовку резервов – я направлял их на Буг, без ввязывания в бои Северного фронта; 3) покончить с Буденным и перебросить с юга крупные силы для контрнаступления, которое я планировал из района Бреста. Этого основного замысла я придерживался до самого конца…»