1920 год. Советско-польская война - Юзеф Пилсудский Страница 27

Итак, все стратегические планы и замыслы в один момент лопнули из-за случайной битвы под Вильно. Стратегические подарки югу и тактические тяготы северу – вот обстановка, начало которой положил роковой приказ генерала Шептицкого от 5 июля и которая жестоко отомстила польской стороне.

Наряду с новой войной и изменением стратегической обстановки у нас к тому же произошло резкое падение морального духа войск, полководцев и всего народа. То, чего не сделал «извилистый ручеек» Аута, завершила Вилия – «наших рек родительница». Характерным свидетельством этого стали события последующих дней под Лидой: впервые за все время с 4 июля здесь формируется что-то более или менее похожее на сильную группировку польских войск. Сюда с разных сторон стекаются, как будто для крупной операции, несколько дивизий. Происходит то, что еще несколько дней назад могло решить исход битвы под Вильно в нашу пользу. Однако все это делается под давлением неприятеля, с целью, отнюдь не ведущей к победе, – для почти панического бегства. С победой в этом сражении кончается такое частое до сих пор топтание на месте советских войск, которые, робея перед прошлыми победами своего противника, не были уверены в своих победах. В принципе незначительное с точки зрения количества участвующих войск столкновение стало событием огромной важности, перевернувшим тактику театра войны.

Во всем предыдущем анализе военной обстановки, который я завершил нашим поражением под Вильно, я ни разу не упомянул о роли нашего Верховного главнокомандующего. Я оставил его с почти готовым решением, принятым еще перед боем 4 июля, когда он пришел к выводу, что должен изменить свой прежний взгляд на стратегическую обстановку, сложившуюся под влиянием успехов конницы Буденного на юге. Размышляя над проблемой, как увеличить в нашей армии количество конницы, в отношении Северного фронта у меня тогда же сформировалось мнение, что лучше всего будет отвести весь фронт самостоятельно, без давления противника на запад и, опершись центром на линию германских окопов, сформировать где-нибудь в районе настоящего плацдарма – Вильно, сильную маневренную группировку, пригодную для проведения операции, но не в растянутой и слабой линии. Крупные силы на Полесье могли бы стать резервом, потому что расположенный там фронт после отступления за реку Птичь сузился так непомерно, что для развертывания еще более крупных сил там просто не было места. Но до этого, однако, не дошло.

Когда в конце июня я вызвал в Варшаву генерала Шептицкого, чтобы обсудить все эти вопросы, то нашел его сильно упавшим духом. На совещании с несколькими генералами у меня в Бельведере он мне заявил, что война, по сути дела, проиграна и что, по его мнению, следует пойти на заключение мира любой ценой. Мотивы, которые он приводил, заключались в следующем: успехи конной армии на юге настолько сильно деморализуют войска на всем театре войны, что эта деморализация распространяется на всю страну, и противодействовать этому не представляется возможным. Поэтому вскоре можно ожидать появления конницы Буденного и в его, генерала Шептицкого, глубоком тылу, в Бресте, что не позволит ему далее стоять фронтом, а отступление неизбежно превратится в беспорядочное, паническое бегство. На севере, имея под своим командованием лучшие части нашей армии, он может удержать свой фронт, хоть против него и сосредоточивается все более крупная группировка войск противника, имеющая целью взятие Минска. Но наиболее опасным ему представляется сильный рост национального патриотизма в армии противника, вызванный занятием нами Киева. Это способствовало добровольному вступлению в Красную Армию большого количества офицеров из только что разбитой Советами армии Деникина, которые как специалисты смогли внести в советский хаос некоторый порядок и строгую дисциплину. То есть тогда, когда у нас нарастает неразбериха, у противника происходит все наоборот, и не исключено, что ввиду неудач на юге у нас могут вспыхнуть революционные беспорядки, для подавления которых потребуется вмешательство армии; а для этого годятся лишь наиболее надежные войска, находящиеся под его, генерала Шептицкого, командованием.

Эти мотивы меня совсем не убедили, а предложение любой ценой заключить мир я сразу же отверг. В свою очередь, я высказал свое мнение относительно сложившейся обстановки, выразил надежду на то, что удастся задержать продвижение Буденного на юге, а также обосновал свое предложение отвести для выигрыша времени весь Северный фронт назад в вышеупомянутой группировке. Генерал Шептицкий, однако, считал, что лучше принять бой на якобы подготовленных позициях, где стояли войска. На них он чувствовал себя более уверенно, чем при выполнении предложенного мной маневра.

Предо мной встала проблема выбора: или заменить генерала Шептицкого на посту командующего фронтом, или принять его предложение о бое на уже подготовленных позициях. Я лично всегда предпочитаю иметь худшее решение, но зато уверенного в себе командующего. Поэтому после недолгих колебаний я остановился на втором варианте, настояв, однако, на том, чтобы в случае отступления армия имела стратегическое построение, соответствующее моим указаниям. День 4 июля оказался для нас неудачным, и уже 6-го я отправил из Варшавы приказ, напоминающий генералу Шептицкому о необходимости создать стратегическую группировку в соответствии с моими взглядами. Эти взгляды вытекали не только из большого стратегического и политического значения Вильно, как крупного административного центра и важного угла коммуникаций, но и из простых расчетов, которые показывали, что мы не имеем возможности растянуть фронт вдоль всей линии германских окопов, тянущихся вплоть до Динебурга. Значит, на северном фланге наших армий, где-то в районе Вильно, останется группа наших войск, для которой мы не найдем окопов и проволочного прикрытия. В случае наступления противника эта группа должна была прикрыть и сам город Вильно. В то время в разговорах и дискуссиях, а также в приказах, отдаваемых из Варшавы, самым частым словом, употреблявшимся в отношении этой группы, было прилагательное «сильная». Поэтому большой неожиданностью, притом весьма неприятной, был приказ генерала Шептицкого от 5 июля, прямо противоположный этой основной мысли. До 11 июля все попытки заставить генерала Шептицкого выполнить мои приказы и изменить стратегическое построение войск были безрезультатны. Здесь я хочу еще раз подчеркнуть, что, как Верховный главнокомандующий, я несу свою долю ответственности. Как я выразился в одном документе, написанном под мою диктовку и хранящемся в нашем военно-историческом отделе, в данном случае моя доля ответственности состоит в том, что я оставил на посту командующего фронтом генерала Шептицкого, по своему морально-психологическому состоянию совсем непригодного для такой работы. При этом не могу не заметить, что хотя я и отношусь очень строго к той ответственности, которая по праву или не по праву возлагается на Верховных главнокомандующих, тем не менее я не могу отвечать за все стратегические фокусы, которые вытворял генерал Шептицкий во время отступления после сражения 4 и 5 июля. Быть всегда сильным там, где нет боя, и слабым, где в сражении решается судьба войны, не стремиться к изменению явно неудачного стратегического построения войск – это значит, выражаясь словами Наполеона, идти вопреки здравому смыслу войны и покорно исполнять волю противостоящего полководца.