Александр III – богатырь на русском троне - Елена Майорова Страница 16

Александр Александрович был раздражен неопределенностью своего положения. Он не знал, в каком именно качестве отправится в действующую армию. Сначала предполагалось, что, как наследник престола, он будет назначен главнокомандующим; потом царь решил гвардейский корпус, которым командовал цесаревич, вовсе не посылать на Балканы. «Папа ничего не говорил об этом, и я остаюсь в совершенном неведении о моей судьбе. Сам я не желаю спрашивать об этом у Папа, чтобы не навязываться… Весьма неприятно и тяжело это нерешенное мое положение».

Его худшие опасения подтвердились. По неизвестной причине император посчитал 30-летнего сына слишком незрелым для роли главнокомандующего и назначил на этот пост своего брата великого князя Николая Николаевича. Александр молча смирился.

Он писал императрице: «Если нам придется жертвовать собой, то я уверен, душка Ма, ты нас знаешь хорошо, мы не посрамим ни наше имя, ни наше положение! Краснеть тебе не придется за нас, за это я отвечаю, а что будет дальше, одному Богу известно!»

Предполагалось, что цесаревич пробудет с армией до переправы через Дунай и вступления в Болгарию. Из Плоешти он писал жене: «Если, Бог даст, мы скоро вернемся, то, может быть, мне удастся и пожить с тобой и детьми в милом Гапсале; но теперь еще рано об этом думать. Что Бог даст!»

Его письма из армии милой Минни очень теплые, нежные и такие бесхитростные, как будто их писал не взрослый мужчина, а маленький мальчик. Он так тосковал по своей «душке-жене» и детям!

История Балканской войны слишком хорошо известна, чтобы пересказывать ее в этом биографическом повествовании.

Огромные человеческие жертвы среди воюющих вызывали у Александра негодование и убежденность в бессмысленности бойни. Он пришел к твердому мнению, что поистине велик тот правитель, который умеет спасти свой народ от кровопролития.

Кровавые бои под Плевной потрясли императора. «Господи, помоги нам окончить эту войну, обесславившую Россию и христиан. Это крик моего сердца, который никто не поймет лучше тебя, мой кумир, мое сокровище, моя жизнь. При виде жестокостей войны сердце мое обливается кровью, и я с трудом сдерживаю слезы», — писал он возлюбленной. В письмах императрице Александр II не мог удержаться, чтобы не упрекнуть ее, убежденную сторонницу войны, в нагнетании националистического психоза.

«Большое несчастье, что Папа сам был под Плевной, — сожалел цесаревич в письме жене после третьего штурма, — потому что он, не видевши никогда в жизни ни одного сражения, попал прямо на эту ужасную бойню, и это произвело на него такое страшное впечатление, что он только об этом и рассказывает и плачет, как ребенок». «После этого несчастного 30 августа под Плевной, — сообщал он чуть позже матери, — Папа сделался страшно нервный и постоянно вспоминает и говорит об этом, и часто не только у него слезы на глазах, но плачет. Когда мне… читал твое письмо в ответ на его письмо после Плевны, он так плакал, что насилу дочел до конца и несколько раз останавливался».

Трудно сказать, знали ли император и наследник печальный афоризм, принадлежавший знаменитому английскому полководцу Веллингтону: «Человек, наблюдавший битву в течение дня, совсем не стремится увидеть ее снова, хотя бы на час». Но в душе оба они полностью разделяли позицию маршала.

Цесаревич находился под сильным впечатлением этих трех кровавых штурмов, которые из-за нерешительности командования окончились неудачей. Он глубоко переживал, что героическая оборона Плевны, организованная ветераном Крымской войны Осман-пашой, в глазах Европы поменяла варварский образ турка на образ храброго, стойкого воина и вновь склонила весы европейского общественного мнения в пользу Османской империи. Россия же, которая вступилась за братьев-славян и отдала за их свободу множество жизней лучших своих сынов, оказалась в роли агрессора, наглого захватчика. Никогда, никогда Александр не будет идти на поводу у общественного мнения и не станет приносить жертвы кровавому Молоху войны. Пусть кто угодно заклеймит Россию бессердечной и равнодушной — она пойдет своим путем.

60-летний император, которого мучила астма и одышка, разлученный со своим ангелом, стремился в Россию, к ней, такой необходимой ему Кате. Как некстати эта война, как угнетают дрязги военных, всегда не согласных между собой; как утомляет амбициозный брат Николай; как возмущают нелепые претензии наследника, требующего какой-то определенности в этом самом неопределенном из миров… Сын раздражал, как, наверное, раздражает каждого правящего монарха наследник, призванный сменить его на престоле. Утонченному и уклончивому императору цесаревич был чужд своей бесхитростностью, прямолинейностью, склонностью двигаться к цели самым прямым и коротким путем. Он не был похож на отца и еще менее — на свою скрытную сдержанную мать. Откуда в нем эта туповатая толстокожесть? — недоумевал Александр II.

Братья царя воинскими талантами не блистали. Здраво оценив ситуацию, Александр II назначил командующим Передовым отрядом генерал-адъютанта И. В. Ромейко-Гурко, показавшего себя выдающимся полководцем. Столь же блистательным военачальником был и командующий западным отрядом генерал Криденер. Героически проявил себя молодой генерал Михаил Скобелев, Белый генерал, прозванный так за пристрастие к белому кителю и белым лошадям. Он щеголял своим бесстрашием, демонстрировал неуязвимость: принеся складной стул, усаживался на линии огня и, скрестив на груди руки, хладнокровно наблюдал за атакой турок.

Чуждому всяким демонстрациям и позерству Александру его выходки казались совершенно неуместными.

Передовой отряд генерала Гурко, состоявший всего из 12 тысяч солдат и офицеров, перейдя Дунай, стремительно бросился вперед, разбив под Карабунаром турецкую конницу, освободил древнюю столицу Болгарии — Тырново и вскоре занял Шипкинский перевал, ставший ареной длительных и тяжелых боев с быстро подошедшими сюда турецкими силами.

Великому князю Александру Александровичу, практически отстраненному отцом от военных действий, часто было нечем заняться. Чтобы не тратить времени даром, он с несколькими энтузиастами организовал археологические раскопки какого-то кургана, но «археологи» не нашли ничего стоящего.

На Балканах российский престолонаследник ближе узнал своего двоюродного брата, молодого принца Александра Баттенберга, с которым позже судьба свела его на политической арене и который сыграл такую важную роль в дальнейшей судьбе Балкан.

Этот храбрый и талантливый молодой офицер приходился сыном родному брату Марии Александровны, Александру Гессенскому. Тот в 1851 году заключил неравнородный брак с фрейлиной императрицы Марии Федоровны графиней Юлией фон Гауке. Юлия была дочерью Маврикия Гауке, венгра, сына цирюльника, получившего на русской службе дворянство и генеральский чин. Гауке дослужился до должности польского военного министра и погиб во время Польского восстания 1830 года от рук мятежников. Пятилетнюю сиротку поместили в Смольный институт. Оттуда юная графиня попала во дворец. Злые языки утверждали, что предприимчивая девица окрутила храброго и влюбчивого молодого офицера, бывшего к тому же на три года младше нее.

Император Николай был чрезвычайно разгневан этим браком. Он успел оценить смелость и хладнокровие принца во время Кавказской войны, где тот командовал всей кавалерией и особенно отличился при штурме крепостей Анди и Дарго, еще раз подтвердив свою репутацию храбреца и рубаки. И вдруг — такой мезальянс! Александру Гессенскому было запрещено в течение года приезжать в Россию, а его жене въезд в страну был закрыт навсегда. Молодые отправились в Гессен, где великий герцог, формальный отец Александра, пожаловал ему титул графа Баттенберга, а в дальнейшем сделал его светлейшим князем Баттенбергским.