Андрей Боголюбский. Русь истекает кровью - Василий Седугин Страница 13

– Эко ты, брат, набрался разной ерунды, слушать тошно! Ну ладно, давай зайдем в терем, поедим поплотнее, разговор веселее пойдет.

Челядь быстро собрала на стол.

– А где Ефимия? – задал вопрос Яким.

– К подруге укатила супружница, – скривив жесткие губы, ответил Федор и предложил: – Налить?

– Нет, не хочется.

– Совсем не пьешь или иногда пригубливаешь?

– В рот не беру.

– Это хорошо. А я, брат, стал баловаться. Как прибыл в это захудалое имение, как взялся латать в нем дыры, не могу обойтись без хмельного. Устаю к вечеру, хоть выжимай. А бокальчик-другой помогает.

Выпил, принялся за еду. И почти тут же начал ворчать:

– И приготовить не могут как следует. У нас какие наваристые шти готовят, блины какие пышные пекут, пирогами можно просто объесться! А тут то недосолят, то пересолят, то черт-те знает какую бурду наварят, в рот не возьмешь.

– Ты, брат, просто придираешься, – сказал Яким, пробуя мясные шти. – По-моему, не хуже наших сварены, а мясо мне даже больше нравится. У нас его всегда переваривают, на вкус как мочало получается. А тут оно чуточку недоваренное, сочное, прямо пальчики оближешь!

– Тебе всякое впору, только бы побольше! Ну ладно об этом. Ты мне лучше расскажи о своей невесте, кто такая, из какого роду-племени.

– Да какого роду, коли из ремесленных…

– Из ремесленных? Ты, родовитый боярин, собираешься жениться на незнатной? И каким же умом думал?

– Я люблю ее.

– Любит он! – всплеснул руками Федор. – Но хоть приданым ты интересовался? Сколько тебе дадут за нее?

– Я достаточно богат и без этого.

– Я тоже богат! – вскочил с места Федор и забегал по трапезной. – Наравне с тобой! Одинаковые у нас с тобой богатства – ни больше ни меньше! А ведь все время думал о приращении! И женился не на какой-нибудь захудалой девице, у которой выехать в честной народ не на чем, а взял богатую одинокую женщину с обширными землями и угодьями! Вот как я поступил. Так и тебе советую сделать!

– Ты – это ты, а я – это я, – уперся Яким. – Все равно женюсь на моей Ефросиньюшке.

– Не будет тебе моего благословения! А я тебе и отец, и мать в одном лице!

– Обвенчают и без твоего согласия.

Федор остановился посреди помещения, стал глядеть на брата. С детства знал его упрямый характер. Вроде и мягковат, и уступчив, но если что-то задумает, обязательно сделает по-своему, ни за что не переубедишь. Верхняя губа у него тонкая, а нижняя пухленькая, но когда заупрямится, они превращаются в узкую полоску, а взгляд темнеет и становится непроницаемым – все, близко не подходи! Это он и прочел сейчас на лице Якима. Поэтому сразу осекся, обмяк и неловко присел на место, принялся за хлёбово.

Наконец спросил глухим голосом:

– Давно хоть встречаетесь?

– Пять дней.

Федор кинул ложку, проговорил в сердцах:

– Вот современная молодежь! Без ума, без соображения! Толком не узнал своей невесты, а туда же – жениться!

– А ты совсем не дружил. Послал сватов и женился. Не так? – съязвил Яким.

– Сравнил! Я в годах, мне уж сколько! И ей какие годки пошли? Она старше меня. Мы уж столько пожили, повидали.

– И чего она повидала в здешних лесах? Медведей да волков? В Суздаль хоть приезжала разок? – продолжал язвить Яким.

– Я тебе поговорю! Я тебе поговорю! Возьму ремень и, как в детстве, выпорю!

– Ну, допустим, я уже тебе не дамся, – солидно проговорил Яким и повел плечами для убедительности. – Если ты стал взрослым, то и я не мальчик.

– Ладно, ладно, – вдруг примиряюще проговорил Федор. – Погорячились, и хватит.

Он уже понял, что с Якимом ему не совладать. Поступит так, как задумал, его не переубедишь. На худой конец, тайно обвенчается в одной из церквушек, и никто ему не сможет помешать. Если упираться и стоять на своем, совсем можно испортить братские отношения и только проиграть. Да к тому же, признал про себя Федор, брак по расчету очень тяжел. Так тяжел, что уже в первые недели человек еле несет его, и брак вот-вот может сорваться. Не лучше ли уступить в просьбе брата?

И он сказал:

– Раз надумал жениться, женись. Имение мы разделим пополам, будете жить не бедно. Только выполни одну мою просьбу.

– Слушаю.

– Дай слово не жениться полгода. Приглядитесь друг к другу, узнайте побольше. Может, это просто увлечение, месяцок-другой пройдет, оно и испарится. Успеете еще, наживетесь!

– Я уже полгода в нее влюблен. Уверен – не разлюблю.

– Вот и славно. К этому полугоду прибавь еще столько, вот тогда я без разговора дам свое благословение. Договорились? – И Федор, признавая независимое положение Якима, протянул ему через стол руку. Тот немного подумал и пожал ее.

– Вот все и разрешилось, – с облегчением произнес Федор, как видно всерьез начинавший тяготиться напряженной обстановкой разговора. – А теперь расскажи, что там нового в нашем имении, что говорят в Суздале?

Проводив брата, Федор улегся на кровать и задумался. А поразмышлять было о чем. Слова Якима разбередили его душу, на многое заставили взглянуть по-другому. Жизнь у него пошла не так, как он замышлял, не так, как ему хотелось. Думалось: женюсь, заграбастаю огромное состояние жены, присоединю к своему – и вот он, предел мечтаний! Самый богатый человек во всем Суздальском крае, живи спокойно и беззаботно, ни о чем не думая! А все получилось наоборот.

Началось с того, что вскоре после свадьбы он невзлюбил свою жену. Ему противно было находиться рядом с ней, толстой, потной, неряшливой. Баню Ефимия не любила, и от нее сильно разило потом. По утрам она звала девок, и те подолгу с гребенками в руках искали в ее волосах гнид. От этой картины Федора чуть не тошнило. А ближе к ночи она приглашала его в свою светлицу гнусаво-приторным голосом:

– Голубок, иди приголубь свою голубицу!

В имении жены дел было невпроворот. Родители у Ефимии умерли, и она осталась единственной наследницей. Сначала по малолетству, а потом из-за незнания и лености она совсем не руководила хозяйством, и оно было запущено до невозможности. Когда он впервые подъехал к терему, то был поражен его жалким видом: стены с одной стороны были подперты бревном, тесовая крыша покрыта зеленым мхом и кое-где провалилась, а окна заткнуты тряпьем. Внутри тоже было не лучше, полы в ряде мест прогнили, а печь дымила, отчего потолок был черным от сажи. Когда они с женой улеглись в кровать, перина оказалась жесткой и неровной, от нее шел прелый запах, и Федор полночи не мог уснуть. И первое, что он приказал сделать наутро, – выкинуть ее на двор, вытряхнуть из нее трухлявые перья и сжечь, а вместо них наложить свежего сена. Потом прошелся по другим горницам и приказал проделать то же самое с остальными постелями.