Прощайте, мама и папа - Кристофер Тейлор Бакли Страница 13

Полагаю, большую часть своей жизни, пускай не все с этим согласны, я так или иначе старался выдерживать сравнение с отцом, и потому мне показалось занятным — или непривычным — почувствовать, что я сравниваю себя и с матерью, стараясь устроить для нее достойную поминальную службу.

Предстояло много хлопот: составить программу, организовать доставку провизии, подумать об обслуживании, купить цветы, нанять кого-то с аудио- и видеотехникой, подготовить электротехнику, разложить некрологи, убедиться в том, что разосланы все приглашения. В подобном виде деятельности я был новичком, однако теперь точно знаю, что мне ничего не стоит организовать свадьбу или, например, официальный визит королевы Англии. (Я уже упоминал, что родители королевы обычно останавливались у нас, когда приезжали в наш город?)

Когда я разобрался с едой, напитками и цветами, мне оставалось лишь переговорить со старым маминым другом Шоном Дрисколлом об угощении: что бы сделала Пат? И Шон понял меня. Ему не потребовалось дополнительных разъяснений. Аудиовидеосъемкой занялся компетентный и приятный человек по имени Тони, сразу представивший смету. При виде цифры в $7000 я мысленно присвистнул, но тотчас подумал; что ж, это всего один раз. Месяц спустя, когда Тони представил окончательный счет, мне стало не до шуток. Семь тысяч стоило одно только оборудование. Работа стоила еще тринадцать. Я печатаю этот текст год спустя, и уже могу посмеяться над своим неумением читать электронные послания. Так и слышу бурчание маминого привидения: «Двадцать тысяч долларов? За несколько телеэкранов и микрофон? Ты окончательно выжил из ума?»

Сказав так, она непременно одобрила бы причину, по которой мне понадобились восемь больших экранов вокруг Храма Дендюр. Они должны были показать открытие и закрытие PowerPoint презентации [24](что в прежние времена у нас называлось «показом слайдов»), состоявшей из фотомонтажа, за который взялись, имея в виду высказывания Майкла Файнстейна «Разве это не романтично?» и «С чего начнем?». Над фотографиями работали несколько дней с утра до ночи, для начала разложив их на полу в гостиной, потом складывая, подгоняя музыку и все время рыдая. (Все мы являли собой печальное зрелище для моего сына Конора и его пятнадцатилетних друзей, которые то входили, то выходили из комнаты. Парень, что с твоим отцом? Он совсем слабоумный или пока не совсем?) Однако я ничего не мог с собой поделать. Она была такой, такой прекрасной, моя мама. Среди сотен фотографий не было ни одной неудачной. Мама с любовью встречала каждого фотографа. Да, вероятно, это была неплохая терапия напоследок. К тому дню, когда должна была состояться поминальная служба, я выплакал все слезы.

Есть люди, какими милыми и добрыми они бы ни были, которые не умеют сочинять поминальные речи, и их нужно просить об этом специально. Обычно этим занимается организатор, у которого своя методика, как урегулировать очередность, к тому же придав некую драматичность происходящему. И это настоящее искусство.

Один из давних маминых друзей, которого я попросил заняться ведением церемонии, сказал, что почтет за честь, а через пару дней позвонил по телефону и робко попросил дать ему хоть какие-то наметки. Я понял, что это означает: «Не мог бы ты написать все для меня?» Я с удовольствием сделал ему это одолжение.

Свою дочь Кэтлин я тоже попросил сказать несколько слов. Кэт было девятнадцать лет, она готовилась к своим последним экзаменам, и у нее совсем не было времени, так что я решил сам кое-что ей подсказать. В поезде я было взялся за это и вдруг понял, что у меня ничего не получается. Я не мог вспомнить ни одного подходящего смешного случая. (История Скэкела, какой бы типичной для мамы она ни была, совершенно не подходила к данному случаю.) Я позвонил Кэт прямо из поезда и сказал с искренней болью в сердце: «Дорогая, тебе не надо этого делать. Она по-своему любила тебя, но будем смотреть на вещи прямо, она не была бабушкой, какими их обычно представляют». Моя любимая, добрая Кэт возразила: «Нет, нет, папа, я хочу сказать». Этим она словно освободила меня, и я сумел подать ей несколько идей, смысл которых заключался в том, что «Нэн», может, и не была типичной бабушкой, но она (Господь свидетель) никогда не была скучной. Она учила Кэт таким полезным вещам, как не мазать хлеб маслом на воздухе, а в четыре года учила ее посылать воздушные поцелуи, говоря, что это ей очень пригодится, когда она вырастет и поедет в Нью-Йорк. Речь, придуманная Кэт, заканчивалась на высокой ноте настоящего шоу. Она завершила свое выступление, послав воздушный поцелуй своей Нэн. Все было совершенно по-домашнему. Я почти ничего не делал, разве что получал удовольствие и выслушивал похвалы в адрес моей прекрасной дочери. Анна Уинтор из «Вога» до того расчувствовалась, что предложила Кэт работу. Это было очень мило со стороны мисс Уинтор, а у Кэт появилась проблема, как в фильме «Дьявол носит Прада».

Ни папа, ни я не нашли в себе сил выступить перед аудиторией. Правда, папа все же написал речь. А моей речью стала поминальная служба вместе с PowerPoint шоу.

Ключом к любому некрологу — имейте это в виду, если вам придется выступать, — является драконовское давление временного ограничения! На самом деле, чтобы справиться с Драконом, надо представлять себя ограниченным временем нацистом. Это очевидно. Но, вероятно, вы уже побывали на похоронах и поминальных службах, где человеческое горе растворялось под натиском нескончаемых траурных речей. Такие речи легко вычислить. Они не подготовлены заранее, так как их авторы надеются на вдохновение, желая «произносить слова, идущие от сердца». И они говорят — от чистого сердца — минут двадцать, начисто забыв о собравшихся, которые мечтают о том, чтобы горгулья упала на оратора и разбила ему голову.

Двадцатиминутная речь могла бы быть под силу лишь Уильяму Шекспиру, Уинстону Черчиллю или Марку Твену, а остальным и шестнадцати минут многовато. Оговорюсь особо: лучше уложиться в четыре минуты, а не в пять. «Пять минут» на современный слух звучит как «около пяти минут», то есть «четыре минуты», и «пять минут» на самом деле означает «четыре минуты». Сразу перед началом церемонии я сказал своим ораторам (включая Генри Киссинджера): «Я разместил тут снайперов (показал на храм), и они получили приказ убивать всех, кто будет говорить дольше четырех минут». Естественно, я улыбнулся, говоря это, но улыбнулся по-особенному. И это сработало. Все речи были великолепны, трогательны и кратки. Ни один оратор не превысил отпущенное ему время, разве католический падре (папа настоял на его присутствии), который молитвой открыл церемонию прощания. Он говорил великолепно, вдохновенно, с утонченной элегантностью — и всего-то семь минут.