Кто освободил Прагу в 1945 г. Загадки Пражского восстания - Олег Смыслов Страница 12

По мнению С.А. Ауски, что, безусловно, верно, ввод в бой на Восточном фронте первой дивизии РОА, было банальным желанием проверить ее «на вшивость» испытанием огнем. При этом, как подчеркивает историк, «В надежность добровольческих частей немцы никогда полностью не верили, поэтому для испытания избрали такое место, где перебежке на вражескую сторону препятствовало бы топографическое расположение» {63}.

Дальше он объясняет, почему укрепление «Эрленгоф» этому соответствовало: «С восточным берегом Одера их соединяла переправа, а мост из Фюрстенберга через Одер был при отступлении немецкой армии уничтожен. Кроме того, укрепление соответствовало общепринятому тактическому условию: его уничтожение было заданием, рассчитанным на силу одной пехотной дивизии. Когда положение на фронте установилось, части Красной Армии использовали каждую ночь для того, чтобы на предмостном плацдарме возводить укрепления, и до середины апреля месяца построили целый ряд дотов полевого типа и траншейной системы, защищенной густыми заграждениями из колючей проволоки и минными полями. Кроме того, оно было под сильной охраной артиллерии с восточного берега Одера, расположенного выше, чем западный, и на нем были луга и поля, открытые в западном направлении» {64}.

Командир 2-го полка В.П.Артемьев спустя годы вспомнит: «Единственная возможность наступления была только с флангов предмостного укрепления, в узком пространстве между Одером и берегом разлива, вдоль линии советской обороны. Это узкое пространство постепенно расширялось при продвижении в глубину предмостного укрепления. С исходного положения, для наступления, могла развернуться только одна рота, упираясь своими флангами в берега, и только (при очень сомнительном успехе) по мере дальнейшего продвижения ширина фронта наступления могла стать доступной для батальона. Наступление должно было проходить вдоль реки Одер, подставляя свой фронт и фланг под ближний огонь советской стороны. В течение двух последних месяцев затишья оборона советского предмостного укрепления была хорошо оборудована» {65}.

Командир 1-й дивизии Буняченко прекрасно понимал сложившуюся ситуацию. От наступления отвертеться было нельзя, а в успех наступления он не верил, и это при том, что катастрофа Третьего рейха приближалась с невероятной скоростью. Что делает Буняченко? Он идет на хитрость, которую мы увидим очень скоро. А пока командир 1-й дивизии готовится выполнить приказ и принимает решение…

12 апреля 1945 г., как уточняет Ауски, «было произведено перемещение дивизионной и полковой артиллерии на новые огневые позиции, которая вместе с немецкой артиллерией должна была участвовать в артиллерийской подготовке и переброске огня во время наступления» {66}. Примечательно, что немецкое командование отказало 1-й дивизии в выдаче боеприпасов для проведения этой боевой операции. По свидетельству командира 2-го полка Артемьева, «Немцы потребовали использовать имеющиеся в дивизии запасы, обещая впоследствии их пополнить. Генерал Буняченко согласился на это требование. Надо сказать, что в действительности в Первой дивизии боеприпасов было более, чем требовалось, но в штаб 9-й армии умышленно были даны неправильные сведения, сократив в них количество имеющихся боеприпасов более чем в два раза» {67}. И это только одна маленькая хитрость Буняченко…

В атаке, назначенной на раннее утро 13 апреля, должны были участвовать две атакующие группы, и как пишет Ауски: «каждая в силе одного пехотного полка, которые должны продвигаться с севера на юг, вдоль берега Одера». Далее, читаем у него один важный штрих: «Использование танков и самоходов в низко расположенной местности, частично затопленной водой, было исключено. Саперную подготовку наступления произвели немецкие части… В северной атакующей группе был 2-й пехотный полк, а южной атакующей группой был 3-й пехотный полк. 1-й пехотный полк находился за немецкой оборонной линией, в качестве резерва командира дивизии.

Остальные дивизионные части остались позади и приступили к сооружению второй оборонной линии. Они находились в состоянии полной боевой готовности, главным образом потому, что командование дивизии опасалось вражеского вмешательства со стороны немецких частей» {68}. И это еще одна маленькая хитрость Буняченко.

Что же касается настроения «добровольцев» перед боем, то К. Александров, ссылаясь на свидетельство писаря штаба 1-й дивизии, в одной из своих статей пишет: «рядовой Н.А. Чикетов в 1994 г. в беседе с автором сообщил: «Настроение у всех было какое-то… равнодушное, одним словом. Приказ так приказ, надо выполнять. Ну, убьют, получишь пулю, и все тут. О чем еще говорить?..» {69}. То есть речь идет об апатии и безразличии. Но, как можно слова штабного писаря принимать за душевное состояние тех, кто непосредственно должен был идти в бой? Вряд ли кто-то из власовцев хотел попасть в плен к своим, прекрасно понимая, что его ждет там. Да и умирать никто из них не хотел, выбрав сытую немецкую пайку еще в лагере военнопленных. Например, вот что показал перебежчик — солдат 3-й роты 177 пп 213 пд Сапин Михаил Егорович (1924 г.р.), служивший у немцев с 1942 г.: «Из разговоров с другими русскими я знаю, что они были бы не прочь перебежать, но все убеждены, что здесь их расстреляют. Недавно я слышал разговор солдат о том, что на этот участок ожидается прибытие двух полков власовцев» {70}.

В отличие от штабного писаря, любопытно свидетельство рядового разведдивизиона 1-й дивизии РОА Сигизмунда Дичбалиса: «Теперь уже много написано о короткой атаке 1-й дивизии на предмостное укрепление Эрленгоф на реке Одер. Тогда же нам не объяснили, зачем без какой-либо попытки провести пропаганду среди красноармейцев, державших это предмостье, нам надо было лезть на колючую проволоку и лежать под минометным огнем, наткнувшись на стену артзаслона с той стороны Одера, теряя наших ребят.

Рано утром я и еще один разведчик были вызваны к командиру отряда. Нам выдали бинокль, компас, планшет и одну снайперскую винтовку, после чего нам приказали отправляться в штаб дивизии для получения приказа от самого комдива генерал-майора Буняченко. Нам дали лошадь, телегу и возницу. На возу был какой-то ящик, который нам надо было доставить в штаб к полуденному часу. Ехали мы через лес, по ухабам и через корни деревьев. Сломалось колесо, мы срезали молодое деревцо и сделали из него что-то вроде лыжи. Вот на таких полусанях-полутелеге доехали до штаба, но с опозданием.