Дорога в СССР. Как "западная" революция стала русской - Сергей Кара-Мурза Страница 11

В статье «К оценке русской революции» (23 мая 1908 г.) сказано: «Победа буржуазной революции у нас невозможна, как победа буржуазии. Это кажется парадоксальным, но это факт. Преобладание крестьянского населения, страшная придавленность его крепостническим (наполовину) крупным землевладением, сила и сознательность организованного уже в социалистическую партию пролетариата – все эти обстоятельства придают нашей буржуазной революции особый характер. Эта особенность не устраняет буржуазного характера революции (как пытались представить дело Мартов и Плеханов в своих более чем неудачных замечаниях о позиции Каутского). Эта особенность обусловливает лишь контрреволюционный характер нашей буржуазии и необходимость диктатуры пролетариата и крестьянства для победы в такой революции» [99].

В статье «“Левение” буржуазии и задачи пролетариата» (8 апреля 1909 г.) дана особенно парадоксальная формулировка: «Первая кампания нашей буржуазной революции (1905–1907 годы) неопровержимо доказала полную шаткость и контрреволюционность нашей буржуазии, доказала способность нашего пролетариата быть вождем победоносной революции, доказала способность демократических масс крестьянства помочь пролетариату сделать эту революцию победоносной» [100].

Принципиально Ленин отошел от понятия буржуазной революции (стараясь не обострять конфликта) после февраля 1917 г., в Апрельских тезисах. С этого момента его главные стратегические установки шли вразрез с «всеобщими законами» исторического материализма. Но официальное советское обществоведение не поднялось до того, чтобы это объяснить. Т. Шанин писал: «Плодотворная противоречивость творческого ума Ленина попросту отрицается».

В дальнейшем даже К. Каутский признавал несводимость революции 1905–1907 годов к формуле «буржуазной революции»: «Русская революция и наша задача в ней рассматривается не как буржуазная революция в обычном смысле, не как социалистическая революция, но как совершенно особый процесс, происходящий на границах буржуазного и социалистического обществ, служа ликвидации первого, обеспечивая условия для второго и предлагая мощный толчок для общего развития центров капиталистической цивилизации».

Т. Шанин пишет: «Какими бы ни были ранние взгляды Ленина и более поздние комментарии и конструкции, он был одним из тех немногих в лагере русских марксистов, кто сделал радикальные и беспощадные выводы из борьбы русских крестьян в 1905–1907 гг. и из того, в чем она не соответствовала предсказаниям и стратегиям прошлого. Вот почему к концу 1905 г. Россия для него уже не была в основном капиталистической, как написано в его книге 1899 г.» [8, с. 279].

Это – совершенно новая трактовка революции, протест против надвигающегося капитализма никак нельзя назвать буржуазной революцией! Ленин осторожно выдвигает кардинально новую для марксизма идею о революциях, движущей силой которых является не устранение препятствий для господства «прогрессивных» производственных отношений (капитализма), а именно предотвращение этого господства – стремление не пойти по капиталистическому пути развития. Можно даже сказать, что крестьянская революция была более антибуржуазной, нежели пролетарская, ибо крестьянство и капитализм несовместимы, а капитал и труд пролетария – лишь партнеры на рынке, спорящие о цене.

Ленин пересмотрел модель Маркса в отношении России и порвал с марксистским взглядом на крестьянство как на реакционную мелкобуржуазную силу. Это был разрыв с западным марксизмом. Революция союза рабочих и крестьян была мотивирована стремлением не пойти по капиталистическому пути развития. Ортодоксальные марксисты (меньшевики) эту теорию не приняли, и конфликт с большевиками углубился.

Таким образом, в России созревали две не просто разные, но враждебные друг другу революции. Одна из них – та, о которой мечтали Маркс и Энгельс. Это революция западническая, имевшая целью ликвидацию монархической государственности и империи, установление демократии западного типа и свободного капиталистического рынка. Главной партией были кадеты (либералы-западники), к ним примкнули меньшевики и эсеры.

Другая революция – рабоче-крестьянская (советская), имевшая целью закрыть Россию от западной демократии и свободного рынка, национализировать землю помещиков и общинную землю, не допустить «раскрестьянивания» посредством разделения крестьян на классы сельской буржуазии и сельского пролетариата. К этой революции примкнули рабочие с их еще крестьянским общинным мировоззрением и образом действия (например, способом организации в трудовые коллективы заводов и в подпольные общины революционеров). Такую революцию Маркс и Энгельс считали реакционной, поскольку она прямо была направлена на то, чтобы остановить колесо капиталистического прогресса.

Каждое из этих революционных течений имело двух главных врагов – самодержавие и альтернативную революцию. Конъюнктурно они на короткий период могли быть и союзниками (конкретно в феврале 1917-го, во время свержения монархии, хотя в тот момент большой политической силой большевики не располагали).

Мы учили, что в феврале 1917 года в России произошла буржуазно-демократическая революция, которая свергла монархию, а затем эта революция под руководством большевиков переросла в социалистическую пролетарскую революцию. Потом силы «старой России» собрались и летом 1918 года при поддержке империалистов начали контрреволюционную гражданскую войну против советской власти. Эта картина неверна, не в деталях, а в главном. Не могла Февральская революция «перерасти» в Октябрьскую, поскольку для Февраля и царская Россия, и советская были одинаковыми врагами. Для Февраля обе они были «империями зла». И в Гражданской войне против советской власти воевали не силы «старой России» (монархисты), а революционные «силы Февраля».

Почему большевики, опираясь на Советы и армию, так легко отодвинули от власти Временное правительство? Потому, что все чувствовали расхождение траекторий Февральской и Октябрьской революций, а Ленин внятно и убедительно высказал это чувство как формулу исторического выбора, от которого никто не мог уклониться. И подавляющее большинство не приняло проекта западников. Даже значительная часть буржуазии и дворянства не желала втягивания России в периферийную зону Запада – скрепя сердце приняла власть большевиков.

Офицерство стало отходить от Временного правительства сразу после краха монархии. Выехав 5 апреля на фронт, военный министр (Гучков) был поражен, что генералы подумывали о том, чтобы вступить в партию эсеров. Он писал: «Такая готовность капитулировать перед Советом даже со стороны высших военных, делавших карьеру при царе, парализовала всякую возможность борьбы за укрепление власти Временного правительства».

Показательно разделение офицерства старой армии. В Красной армии служили 70–75 тыс. этих офицеров, т. е. 30 % (из них 14 тыс. до этого были в Белой армии). В Белой армии служили около 100 тыс. (40 %) офицеров, остальные бывшие офицеры уклонились от участия в военном конфликте. В Красной армии было 639 генералов и офицеров Генерального штаба, в Белой – 750. Из 100 командармов, которые были в Красной армии в 1918–1922 годах, 82 были ранее «царскими» генералами и офицерами. Можно сказать, что цвет российского офицерства разделился между красными и белыми пополам. При этом офицеры, за редкими исключениями, вовсе не становились на «классовую позицию» большевиков и не вступали в партию (приглашая их к строительству новой армии, советская власть взяла обязательство «не посягать на их политические убеждения»). Они выбрали красных как выразителей определенного цивилизационного пути, который принципиально расходился с тем, по которому пошли белые.