Мы бомбили Берлин и пугали Нью-Йорк! 147 боевых вылетов в тыл врага - Максим Свириденков

В раннем детстве я любил смотреть на птиц, особенно на ласточек. Было в их полете что-то радостное и одновременно щемящее. Острее всего это ощущалось, если смотреть на небо перед дождем. Я часто смотрел на небо. А детство у меня до определенного момента было хорошее-хорошее.

Родился я 11 мая 1921 года в деревне Радумля, а жить довелось в соседней — Дурыкино. В деревне этой напротив нашего дома стоял столб с надписью: «47 километров от Москвы в сторону Петербурга». Весь населенный пункт тянулся километра на полтора вдоль Ленинградского шоссе, и насчитывалось в деревне около 170 домов. Радумля же находилась подальше Дурыкина километра на три-четыре.

Жили мы с мамой Надеждой Ивановной и сестрой Валентиной (она была старше меня на шесть лет) у бабушки Елены Ивановны Леневской. Мама моя работала в кредитном товариществе. А отец был большим счетным работником в московском промбанке — начальником какого-то бюро. Но его я не помню: когда мне исполнилось полгода, родители разошлись.

Очень много светлого в те годы у меня связано с бабушкой. Сегодня таких людей просто нет, она была по-своему очень знаменитой. Моя бабушка еще в XIX веке окончила известные на всю Россию Высшие женские Бестужевские курсы в Санкт-Петербурге.

Это было уникальным явлением! Представьте только, сама императрица своим указом организовала эти курсы и впервые в России допустила женщин до медицинской практики. В результате моя бабушка получила диплом фельдшерицы-акушерки, который всегда бережно хранился у нее в доме. На более высокое признание профессионализма женщины в те времена просто не могли рассчитывать.

Окончив учебу, моя бабушка вернулась к себе в деревню. А там поблизости тогда не было ни одного медицинского учреждения. Ближайшая больница находилась в селе Черная Грязь (рядом с подмосковными Химками), а следующая — в селе Подсолнечном (под Солнечногорском). И от одного населенного пункта до другого было верст шестьдесят-семьдесят. Соответственно, те, кто жил между этими селами, не то что не знали о фельдшере или докторе, а даже понятия не имели, что такое медицина. Все лечились у бабок, а рожали дома на печке или в бане. Осознавая плачевность такого порядка дел, бабушка с шапкой пошла по помещикам. И ей удалось собрать деньги на строительство больницы. Она выбрала приблизительно середину между Черной Грязью и Солнечногорском — середина эта пришлась на деревню Радумля — и построила сначала родильный дом, а затем и примыкавшую к нему больницу.

В девяностые годы XIX века не было ни терапевтов, ни стоматологов, ни гинекологов, ни физиологов. Существовало одно понятие — доктор. Именно доктором и стала работать моя бабушка. Что у кого ни случалось — сразу шли к ней. Например, с утра парень какой-нибудь приходит: «Ой, вчера в драке зуб сломали!» Она усаживает его в кресло, запускает бормашину и начинает лечить. Только успела оказать помощь, как тут же женщину привозят рожать. Моя бабушка быстро осматривает ее и сразу командует: «Давайте, кладите!» Едва управится с роженицей, какого-нибудь мужика привезут. Мол, наступил на острую косу, располосовал ногу. Бабушка немедленно начинает зашивать рану. Так ей и приходилось быть врачом на все случаи жизни.

Сначала она работала одна на два корпуса: больницу и родильный дом. Потом нашла себе помощницу Юлию Ивановну, еще одну фельдшерицу. И они уже вдвоем в течение многих-многих лет занимались врачебной деятельностью, связанной со всеми областями здоровья человека. Работа работой, но молодой же еще совсем была моя бабушка тогда, красивой, вот и подошло дело к свадьбе. Все, как и полагается: прошли смотрины по всем правилам, была назначена дата помолвки. Состоялся сговор, на воскресенье назначили венчание в церкви. Однако судьба сложилась так, что оно не состоялось.

Жених был крепким мужиком, работал лесничим. В субботу, как раз перед свадьбой, он отводил делянку под вырубку. Спешил, чтобы поскорее управиться в такой день, звуки пилы и падающих деревьев разносились по лесу с самого утра. И вдруг могучая ель, спиленная, начала валиться так, что накрыла его и убила сразу. Вместо свадьбы получились похороны.

Однако, как оказалось, бабка моя согрешила с женихом еще до свадьбы. Когда ей пришло время рожать, это вызвало немалый шум. Ведь в те времена ребенок, родившийся при таких обстоятельствах, считался незаконнорожденным, и его нельзя было крестить в храме. Но скандал скандалом, а бабушку мою все любили и уважали. И местные помещики написали в Питер в Синод прошение: разрешить ввиду сложившихся обстоятельств незаконнорожденную отроковицу, то есть мою маму, считать законнорожденной и крестить в церкви. И, что бы вы думали, к местному священнику пришло из Санкт-Петербурга официальное разрешение Священного Синода окрестить бабушкину дочку. Вот какие перипетии сопутствовали рождению моей мамы, Надежды Ивановны.

Когда в 1904-м началась Русско-японская война, бабушка тут же ушла добровольцем на фронт в качестве медицинской сестры. О том, каково ей там приходилось, можно судить по такому случаю. На фронте наступило кратковременное затишье, и брат царя великий князь Михаил посетил передовую. Он лично осмотрел позиции, прошел по окопам, стал общаться с командирами. И вдруг великий князь увидел, как какая-то девчонка тащит на себе с нейтральной стороны раненого солдата, да еще его винтовку в придачу. Это ведь обязательный момент был: не оставлять оружие раненого на поле боя. Князь вытаращил глаза и спрашивает: «Кто это такая?» Ему отвечает один из сопровождающих: «Это наша сумасшедшая Ленка. Вчера атака была неудачная, мы многих потеряли. Так она все утро таскает раненых. Уже человек десять вытащила…» Великий князь посмотрел на своего адъютанта, протягивает руку и говорит решительно: «Медаль!» Так моя бабушка стала одной из первых женщин, награжденных еще в те времена фронтовой медалью. Свой долг она выполняла действительно самоотверженно, и когда через некоторое время получила ранение средней тяжести, ее чуть ли не принудительно пришлось отправлять в тыловой госпиталь. Этот госпиталь располагался верст за двадцать от линии фронта и не обстреливался японцами. Поправившись, бабушка до конца войны осталась там ухаживать за ранеными и лечить их.

С окончанием русско-японской кампании бабушка вернулась в свою деревню, чтобы снова работать в родильном отделении и больнице. Наш дом в Дурыкино, где я жил с сестрой, мамой и бабушкой, был второй с краю деревни. Справа от нас, на самом краю деревни, располагался женский монастырь. А слева от нас стоял дом агронома. Агронома звали Иваном Семеновичем. Это был человек по-своему интеллигентный, мужественный и добрый. Естественно, он имел большое значение для меня в тот период. Во-первых, в семье мужчины не было — только мама и бабушка, а мальчику нужно же с кого-то брать пример. Во-вторых, Иван Семенович любил со мной пообщаться, часто рассказывал что-нибудь интересное, учил управляться с лошадьми.