Сексуальная жизнь в Древней Греции - Ганс Лихт

На земле на черной всего прекраснейТе считают конницу, те пехоту,Те – суда. По-моему ж, то прекрасно,Что кому любо.Это все для каждого сделать яснымОчень просто. Вот, например, Елена:Мало ль видеть ей довелось красавцев?Всех же милееСтал ей муж, позором покрывший Трою.И отца, и мать, и дитя родное —Всех она забыла, подпавши сердцемЧарам Киприды,…согнуть нетрудно……приходитНынче все далекая мне на память Анактория.Девы поступь милая, блеском взоровОзаренный лик мне дороже всякихКолесниц лидийских и конеборцев,В бронях блестящих.Знаю я – случиться того не можетСредь людей, но все же с молитвой жаркой… ^[1]

Анактория, очевидно, пребывала в Лидии. Можно заметить (в четвертой строке оригинала), что выражение также намеренно затемнено, однако означает следующее: то ли женщина страстно желает женщину, то ли мужчина – женщину, то ли мужчина – мальчика.

Однако несомненно, что красота и любовь воплощают те радости жизни, к которым стремится грек, и представляют идеал для поэтов. Эта мысль присутствует на каждой странице произведения древнегреческого автора, однако, может быть, достаточно процитировать короткую песенку, которую греки, несомненно, распевали под воздействием вина, еще более усиливавшего радостное восприятие жизни: «Самое ценное для смертного – здоровье; затем – красота; еще – достойное богатство; и молодость среди друзей».

Светлая радость жизни была определена уже Солоном, знаменитым мудрецом, государственным деятелем и поэтом, как то, к чему следует стремиться, и другие великие умы (такие, как Пиндар, Бакхилид и Симонид) с ним в этом целиком согласны. И в самом деле, греческая культура – это всецело и исключительно – прославление Гедоне (hedone – наслаждение (греч.), то есть веселья и радости жизни, и в первую очередь любовных утех. Сокровенная природа греков – обнаженная чувственность, которая редко становится злодейством – как в случае с римлянами, но бросает отсвет на всю их общественную жизнь, поскольку признание этой чувственности или ее выражение не скованы строгими государственными нормами или не осуждаются общественным мнением. То, что это – не преувеличение, будет ясно из данной книги, в которой говорится, что вся жизнь греков (а не только их частная жизнь) проходит под знаком торжествующей чувственности. Поэтому, за некоторыми редкими исключениями, великие мыслители Древней Греции также признавали право чувственных удовольствий; более того, объявляли их непременным условием человеческого счастья. Лишь в преклонном возрасте Софокл (Платон. Государство, i, 329с) утверждал ставшую известной истину, что старость уже тем хороша, что освобождает от рабства чувственных удовольствий; как мы увидим позже, в молодости представления великого поэта об этом предмете существенно отличались.

Афиней, который приводит это изречение старого Софокла, затем подкрепляет его мнением Эмпедокла, в соответствии с которым человечество когда-то не знало никакой богини, кроме богини любви, в честь которой устраивались празднества.