Взлетная полоса длиною в жизнь - Владимир Кондауров

Я появился на свет в самый разгар второй мировой войны. Мой отец в это время с автоматом в руках защищал Сталинград. Мать, бежавшая от немцев из Калуги, вынуждена была рожать в отдалённом селе восточного Казахстана. От зари до зари она работала в поле, чтобы как-то прокормиться. Предоставленный сам себе, я вскоре дошёл до того, что готов был покинуть этот свет навсегда. Но мать, по образованию медик, и, как вся молодёжь того времени, атеистка, в отчаянии крестила меня, после чего местная старушка отвела смертельную болезнь с помощью колдовства.

Отцу повезло под Сталинградом, затем на Курской дуге и дальше, до самого Берлина. Провоевавший в пехоте, он привёз мне почему-то лётный шлем и сказал: «Носи, сынок, может быть, станешь лётчиком».

Среди наших родственников никто никогда не имел отношения к авиации, но я отчётливо помню тот день, когда учительница спросила меня, третьеклассника: «Вова, кем ты хочешь стать, когда вырастешь?», и я, не задумываясь, ответил: «Лётчиком!». Только однажды я увидел в небе большого «жука», но этого оказалось достаточно, чтобы мысль о небе больше не покидала меня.

На двенадцатом году жизни мои родители неожиданно переезжают в областной центр. Великим повелением царя Петра I на юго-восточной границе Российской империи, в отрогах Алтайского хребта, была заложена крепость, превратившаяся со временем в город Усть-Каменогорск — центр по добыче цветных металлов. В этом месте река Иртыш вырывается из объятий гор и, привольно разливаясь по долине, течёт на север до слияния с Обью.

Если бы сейчас меня спросили: «Когда Вы пришли в авиацию?», я бы, вернее всего, вспомнил то весеннее утро, когда пошёл в школу и… не дошёл. Заглянув случайно в окно большого дома, оказавшегося, как выяснилось впоследствии, городским Домом пионеров, я увидел в комнате множество белых птиц и понял, что они каким-то образом связаны с самолётами. Когда я зашёл, меня встретил мужчина с орлиным носом и объяснил, что здесь размещается кружок авиамоделистов. Немедленно зачислить меня в группу он наотрез отказался и посоветовал прийти осенью. Но… Бывший полярный лётчик, летавший на фронте на Пе-8, он плохо представлял себе, с кем имеет дело, и, к тому же, у него было доброе сердце. Через несколько минут я уже трудился над моделью своего первого планера.

С этого времени учёба в школе перешла на второй план, как временное вынужденное занятие, тем более что через два года началось такое, о чём я ещё и не мечтал. Так уж устроен наш мир, что жизнь одного человека нередко определяется его встречей с другим. Мне часто везло на хороших людей, но в первую очередь повезло с ним — Иваном Илларионовичем Васечкиным. Это был первый лётчик на моём пути. Как человек очень энергичный и инициативный, он не остановился на образовании в городе авиамодельного кружка, а принялся за создание планерной школы.

И вот однажды Васечкин объявил нам:

— Создаётся школа планеристов, и первый отряд пилотов я буду набирать из вас, но только из тех, кому исполнилось шестнадцать лет.

Не успел я до конца мысленно нарисовать радужную картину собственного «настоящего» полёта на «настоящем» планере, как был сражён наповал. Увы, мне шёл только четырнадцатый. Совершенно не представляя себя без этих полётов и не желая ждать «целую вечность», я кинулся горячо доказывать, что должен быть вместе со старшими товарищами. Действующие законы не имели надо мной никакой силы, самый веский аргумент Учителя — «я из-за тебя в тюрьму сяду» — на третий день спора иссяк. В отряде были учащиеся 9–10-х классов и молодые рабочие, отслужившие в армии. Никакой технической базы для полётов не было. Ранней весной 1957 года Васечкин привёз нас в зелёную долину, окаймлённую с трёх сторон невысокими горами, и объявил:

— Здесь нам предстоит построить всё, что необходимо для полётов.

И мы строили и летали. Но больше всё же строили. Есть люди, которые берутся утверждать, что в жизни нет романтики. Мне их жаль. Она есть! И никакие жизненные трудности и невзгоды не в силах задавить её. Не в силах, пока у человека поёт душа. Безусый мальчишка, я ещё не осознавал всего этого, но видел, что многие не выдерживали и уходили из отряда. Оставались только те, кто уже не мог спокойно ходить по земле.

С тех пор прошло немало лет. Сколько раз за это время я оставлял под колёсами боевых истребителей различные аэродромы, но меня постоянно тянуло на это первое лётное поле. Каждый раз, когда я прилетал туда в период отпусков и видел знакомые горы и белые планеры, парящие над ними, меня охватывало радостное чувство возвращения в свою юность. Я и сейчас, уже окончив свой путь в большой авиации, убеждён, что настоящее чувство ПОЛЁТА в небе можно испытать только на планере.

Вскоре мы получили первые планеры БРО-11 и БРО-9, и началась кропотливая работа по освоению азов лётного мастерства: балансировка планера на ветру, пробежки и подлёты на высоту 1–2 м. Учлёт, успешно выдержавший направление и устойчивый полёт планера, мог рассчитывать на большую высоту, а она определялась количеством шагов при растягивании амортизатора. Конечно, первыми в очереди стояли взрослые парни — заводские и фабричные. Я же был последним. Господи, сколько приходилось ждать, тянуть и тянуть этот амортизатор, ремонтировать планеры после поломок, пока, наконец, дело доходило до меня и вознаграждало за все труды короткой пробежкой в течение 5 секунд. Хорошо запомнился первый парашютный прыжок перед полётами, когда в морозный декабрьский день мы поднялись в воздух на Ли-2. Я, опять же, как самый лёгкий, сидел последним в хвосте самолёта. Когда инструктор открыл выходной люк, неизбежность прыжка стала настолько очевидной, что душевное смятение и тревога тут же отразились на лицах впереди сидящих, усилившись после загорания красного плафона и требовательного звукового сигнала. Все объяснения преподавателя остались позади. Впереди мы видели только открытый проём в борту фюзеляжа, куда нужно было шагнуть. Стоило на миг представить, как после этого шага ты потеряешь под ногами всякую опору и маленьким комочком полетишь вниз с чудовищной высоты навстречу равнодушно ожидающей огромной земле, так сердце охватывало холодной тоской, и становилось жалко самого себя. Первой у двери стояла очень крупная девушка с лунообразным лицом, белым, как бумага.