Война за океан - Николай Задорнов

— Подобин, на пост! — услыхал матрос сквозь сон голос унтер-офицера Салова.

Иван Подобин быстро сел на нарах, вытянул жилистые руки, напрягаясь всем телом, словно силясь что-то стряхнуть с себя. Руки гнутся плохо, и «шкура» как задубела. «Как меня нынче одолело! — думает Подобин, — не цинга ли подбирается? Прилег соснуть перед вахтой и заспался». Унтер-офицеру пришлось потрясти Ивана за плечи.

Салов — низкий и плотный, светло-русый, стрижен ежом, с маленькими карими глазами, с веснушчатым лицом в мелких, частых морщинах. Он попал в экспедицию с брига «Охотск», который разбился здесь, в заливе Счастья, осенью прошлого, 1850 года и вытащен на берег. Команда осталась в экспедиции.

Унтер-офицер не уходил, ожидая, не придется ли еще раз будить.

В казарме душно и жарко. Два светильника с фитилями в жиру освещают нары со спящими людьми.

Недавно поужинали, многие улеглись, слышен храп, а иногда стоны. Кости у людей ноют: расчищали пост, откапывали из-под снега пушки и дома, занесенные позавчерашней пургой до крыш. Вокруг поста навалили валы больше чем в сажень.

У края чисто вымытого и выскобленного ножами стола горит свеча. На чурбане сидит рослый рыжеватый казак Парфентьев в матросской рубахе и шьет себе ичиги. Казаки экспедиции одеты в морскую форму. Парфентьеву завтра ехать на реку Амур через залив и горы — прямой дорогой в Николаевский пост. Непрерывно люди назначаются ездить туда и обратно.

Подальше нары перегорожены холщовыми и цветными занавесками. За ними живут семейные.

Слышно, скрипит зыбка. Матрена Парфентьева, высокая, худая, изможденная женщина, еще молодая, со скуластым лицом и карими глазами, качает ребенка и то напевает ему песенку, то ругает и грозит выбросить собакам. Старуха мать толкует с низкорослой смуглой соседкой — женой казака Беломестнова. Иногда в их разговор вмешивается Матрена.

Еще одна женщина — Алена Калашникова, — крепкая, молодая, со скуластым румяным лицом и коротким прямым носом, домывает пол. Она полуразогнулась, чтобы перевести дух, и обтирает потный лоб сгибом голой до локтя руки, а в другой держит мокрую тряпку над ведром и поглядывает с любопытством, как мучается, не оборя сон, сосед Иван. Она выскребла пол метлой с песком. У печи на веревке сушатся портянки, а на плите рядами, один на другом, — валенки и торбаса ^[1], меховые чулки, ичиги, все ступнями к горячей печке.

Заметив, что Алена смотрит, Иван Подобин несколько приободрился. Салов пошел дальше.

Алена, сунув босые ноги в валенки и придерживая на груди концы накинутого на голову платка, подхватила ведро с помоями. В дверях она столкнулась с молодым матросом Фоминым, несшим полную охапку березовых дров. Фомин взглянул на Алену исподлобья. Та прыснула и кинулась в дверь.

Из-за занавески выглянул муж Алены, матрос Мокей Калашников, назначенный недавно коком. У него черные усы под толстым вздернутым носом и брови черные и мохнатые. Лицо широкое и смуглое. Спросонья Мокей самодовольно и мельком глянул вслед жене, потом перевел взор на Фомина, который, стоя на коленях, укладывал дрова у печки. Обычно суровое лицо Мокея смягчилось и приняло насмешливое и презрительное выражение.

Иван Подобин нашел на веревке свои портянки, а у печи — валенки и обулся. Надел черную суконную рубаху, а поверх нее — полушубок и подпоясался потуже.

Вдоль одной из стен — стойка с ружьями. Матрос взял свою кремневку.

— Иван! — окликнули его с нар.

Скуластое лицо матроса Конева, старого приятеля и сослуживца, появилось из полутьмы.

У Конева белесые брови и узкие хитроватые глаза. Подобин и Конев вместе вышли из Кронштадта на бриге «Байкал» под командованием Невельского, побывали в Англии, обошли вокруг Горна, стояли в Южной Америке, справляли рождество на Сандвичевых островах ^[2] у гавайского короля, потом пришли на Камчатку, оттуда пошли на устье Амура, искали вход в реку. Конев, идя на шлюпке, заметил первый, что из бухты несет течение, и так открыли Амур. С тех пор прошло более двух лет, и вот уже вблизи входа в огромный амурский лиман на юге Охотского моря, на песчаной косе, отходящей от материка, Подобин и Конев зимуют на Петровском посту, который ставили здесь сами в день Петра и Павла с капитаном Невельским в прошлом году летом.

Конев говорит редко, он молчалив и хитроват. Подобин тоже слов на ветер не бросает. Он прямой, бесхитростный.

— На пост? — хрипло спросил Конев.

— На пост.

— Смотри там…

— Чего смотреть?

— Пурга кончилась. Как раз пираты нападут… может, рыщут.

— Какие зимой пираты!

Конев всегда толкует про опасности, хоть сам и не робкого десятка.

Подобин присел на сырую от мойки длинную лавку и стал заряжать ружье. Он рослый, видный матрос, с высокой грудью и крепкой шеей. У него крупный нос, густые усы и бакенбарды и высокий лоб над светлыми жесткими бровями.

— А ты слыхал, Фомин сегодня к бабке Парфентьихе присватывался? — спросил Конев и осклабился.

Подобин уложил запасные заряды в сумку, надел шапку, а поверх полушубка — огромную доху.

В другом конце казармы казак Кузнецов в тулупе затягивал кушак. Подобин подошел к нему. Они пошли в дверь вслед за Садовым.

«Всем живется голодно, — подумал Подобин, — а Салов наел рожу! Жрет что попало, всякую пропастину. Говорят, собачину у гиляков пробовал!»

Конев, оставшийся в казарме, улегся поудобней, кутаясь в одеяло. С осени всем выдали шерстяные одеяла. Хорошая вещь, тепло под ним! На пост сегодня не идти, можно спать.

А Фомин не на шутку сватался сегодня к старухе Парфентьихе. Все потешаются. Конев и сам думает, что не худо бы жениться. Но не на шепелявой же бабке!

«Найдем место на Амуре с Геннадием Ивановичем хорошее, теплое, а после этого взять бы отпуск, съездить к себе в Пензенскую губернию и там жениться. И жену привезти сюда. Конев уже не крепостной человек после службы. Сказано, что здесь крепостного нет и каждый в Сибири может прожить сам! Вот бы!»

Подобин стоял на морозе у склада, который устроен в вытащенном на сушу бриге «Охотск». В вышине во мгле видны его высокие мачты. Летом на них подымают сигнальные огни. Неподалеку возле казармы конура сторожевой собаки. Чуть что, пес учует, а то и схватит любого. Вокруг поста гиляцкие деревни, они тянутся вдоль лимана и по берегам реки до самого Николаевского поста. Стоят друг от друга в десяти — пятнадцати верстах. Считается шестнадцать деревень и в них населения шесть тысяч. А в экспедиции — сорок человек.