Андрей Боголюбский. Русь истекает кровью - Василий Седугин

Андрей по поручению своего отца, Юрия Долгорукого, прибыл в имение бояр Кучковичей для сбора дани. По правде сказать, дело было вовсе не в сборе дани – это могли проделать княжеские мечники и вирники – просто захотелось княжичу повидаться с друзьями детства, которые пару лет назад уехали в свое имение Голубиное, что на берегу Клязьмы, да там и застряли.

Два года в юности – большой срок! И Андрей был удивлен, как изменился за это время Федор, вышедший встречать его к воротам усадьбы. Они расстались, когда был тот долговязым, нескладным парнем, а теперь стоял перед ним широкоплечий, здоровенный мужчина на полголовы выше его и, оглядывая Андрея синими выпуклыми глазами, говорил солидным баском:

– Ну наконец-то заявился. А я уж думал, что не увижу тебя в своих владениях!

– Ну и как хозяйничается? Нравится или не очень? – спросил Андрей, вглядываясь в посуровевшее лицо друга. Дело в том, что имением Кучковичей распоряжался один из дальних родственников, боярин Ратша, назначенный опекуном после смерти родителей. Опекунство согласно русским законам продолжалось до пятнадцати лет, но только в двадцать опекаемый вступал в полные права и мог свободно распоряжаться своей отчиной. В свои двадцать два Федор был полновластным хозяином всего движимого и недвижимого имущества.

– Забот – невпроворот! – скривив жесткие сухие губы, ответил тот и спросил из приличия: – Как добрался, благополучно?

– Да что тут ехать? Утром снялся, а к обеду, как видишь, у тебя.

– Тогда милости просим в терем! – широким жестом пригласил Федор княжича и его спутников, молодых дружинников.

Терем был двухъярусный, сложенный из добротных дубовых бревен, и крыт деревянными досками с неизменным петушком на коньке. Крыльцо вело к переходной лестнице с навесом, покоившимся на фигурных столбах; двери резные, затейливой резьбой были украшены и наличники окон и дверей.

Они поднялись на второй ярус и вошли в трапезную, просторную комнату, посредине которой стоял длинный стол, возле него суетились слуги, расставляя кушанье и питье. Ими руководил младший брат Федора – Яким, невысокий, худощавый, с глубоко посаженными, вдумчивыми глазами; их взгляд был приветлив и ласков, а на тонких губах таилась смущенная улыбка, будто он извинялся перед гостями, что еще не все готово к их приезду.

– Садись, княжич, в это кресло, – проговорил Федор. – Ты мой желанный гость, возглавишь застолье.

– Это дело хозяина – руководить пиршеством, – запротестовал Андрей. – Так что занимай свое место, а я примощусь рядом.

– Нет-нет, не обижай нас, Андрей. Мы столько тебя ждали, так готовились, что заранее и место тебе почетное определили!

Пришлось подчиниться.

Хозяева расстарались. На столе были мясные и рыбные блюда, печенья и варенья. К уху Андрея наклонился Яким, спросил:

– Может, что-нибудь по заказу пожелаешь, княжич?

Они дружили с детства, обращались просто, но сегодня был особый день – встречали гостя! – поэтому Яким величал его по званию. Это польстило Андрею, и он ответил подобающим образом:

– Хочу ухи свежесваренной с пирогами. Сможет твой повар приготовить?

– Как скажешь, княжич. Мы знаем твою любовь к рыбным блюдам, так что повар выполнит твое любое желание.

– А что ты можешь предложить?

– Только слово молви, как перед тобой будет стоять любого вида уха: рядовая или красная, опеканная или черная, вялая или сладкая, пластовая или трехъярусная.

– Принеси трехъярусную. Пусть сначала отварят ершей и пескарей и выбросят; потом положит сома и подлещиков, а уж напоследок кинут стерлядочку.

– С пшеном или крупами?

– С пшеном.

– Класть шафран и корицу?

– И то и другое.

– А пироги с рыбной начинкой или кашей?

– Давай с кашей.

Яким распорядился, а пока Андрей налил себе в кубок вина, поднялся и провозгласил:

– За хозяев этого гостеприимного терема. Пусть живет и здравствует род Кучки! Слава!

– Слава! – дружно выдохнули гости.

Все принялись за кушанья. Потом встал Федор, произнес:

– А теперь выпьем за княжича Андрея, нашего давнего и надежного друга. Слава!

– Слава! – вторили ему сидевшие за столом.

За первыми кубками последовали другие. Слуги разносили кувшины с вином и пивом, разливали по желанию. Андрею поставили серебряную чашку, наполненную ухой. Он понюхал и зажмурил глаза от удовольствия. Потом стал не спеша хлебать. Яким спросил:

– Ну как ушишка? Угодил повар?

– Ум отъешь! – коротко ответил Андрей.

Пир разгорался. К Андрею наклонился Федор:

– Сегодня веселимся, а имение показывать буду завтра. Не возражаешь?

– Нет, конечно.

И, осматривая гостей, спросил, как бы мимоходом:

– Что-то не вижу Улиты. Не приболела?

– Эта шалопутная? – шутливо-ласково переспросил Федор. И тут же ответил: – Жива и здорова. Бегает где-то. А что, нужна?

– Да нет. Просто так спросил. Хотелось бы увидеть, какой она стала.

– Да все та же – шаловливая и озорная.

Улита – сестра Федора и Якима по отцу. Братья относились к ней с большой любовью и участием, защищали от ребятишек, хотя она порой и сама не давала им спуску. У Кучковых в Суздале был свой терем, в нем братья и сестра выросли под покровительством суздальского князя Юрия Долгорукого. Андрей рос вместе с ними и, как водится, дружил и ссорился, участвовал в различных играх и проделках; от мальчишек не отставала и бойкая и неуемная Улита. Как не спросить о ней, тем более что целых два года не видел ее?

Наутро пошли знакомиться с имением. Андрей, выше среднего роста, широкоплечий, склонив набок круглую голову и прищурив узкие раскосые глаза, бросал цепкие взгляды то на Федора, то на постройки, которые тот показывал.

– Сначала пойдем к конюшне с конями для дружинников. Недавно заново перестроили и расширили, – с гордостью говорил Федор. – Посмотри, каких скакунов закупили мы с братом у половцев! Молодые, породистые, все как на подбор. Не стыдно будет появиться на смотре у князя.

В конюшне пахло смолой и навозом. В денниках нервно переступали кони, стучали копытами в деревянный пол, диковато косили темными глазами.

– Половецкие кони уступают нашим в росте и силе, зато превосходят в выносливости, – говорил Федор, заботливо и ласково поглаживая и похлопывая животных по бокам и спинам; некоторым, как видно самым любимым, совал ломти хлеба с солью. – За выносливость я их и люблю. В походе незаменимы. Сам знаешь, с кормежкой всегда трудно, а они бегут и бегут. Откуда только силы берутся?