Лазоревый грех - Лорел Гамильтон Страница 77

— Что это значит?

— Он хранит тебе верность, но он не получает полногонаслаждения ни от тебя, ни от кого-либо другого. — Ашер сделал жест,которого я не поняла. — Я вижу это выражение у тебя на лице, Анита, чистоамериканское выражение. Секс — это не просто сношение, даже не просто оргазм, идля нас это особенно верно.

— Почему? Потому что вы французы?

Он посмотрел на меня так серьезно, что моя попытка обратитьвсе в шутку осталась не осуществленной.

— Мы вампиры, Анита. Более того, мы — мастера вампировлинии Белль Морт. Мы можем дать тебе такое наслаждение, какого не даст никтодругой, и мы можем испытать такое наслаждение, которое недоступно никому.Согласившись себя ограничить, Жан-Клод отказал себе в огромной доле того, чтоделает мир терпимым и даже приятным.

Я посмотрела на Жан-Клода:

— И много ли ты придерживал?

Он не смотрел мне в глаза.

— Жан-Клод!

— Я не могу превратить свой укус в истинноенаслаждение, как может Ашер. Я не могу подчинить себе твой разум полностью, какон.

— Я спрашивала не об этом.

Он вздохнул.

— Есть вещи, которые я умею и которых ты не видела. Ястарался следовать твоим желаниям во всем.

— Ну а я этого делать не буду, — заявил Ашер. Мыоба повернулись к нему. — Анита всегда найдет причину, по которой несможет открыто принять нас обоих. Она даже не позволяет своему единственномувампиру быть истинным вампиром. Как же она выдержала бы полное прикосновениедвоих?

— Ашер! — начала я, но не знала, что сказатьдальше. Знала я только, что у меня болит в груди и трудно дышать.

— Нет, ты всегда найдешь в своих мужчинах что-тонедостаточно хорошее, недостаточно чистое. Ты приходишь к нам из нужды, даже излюбви, но этого никогда не достаточно. И ты никогда не позволишь нам бытьдостаточными даже для себя. — Он снова покачал головой, и вспышказолотистой радуги заиграла под светом. — У меня слишком хрупкое сердце длятаких игр, Анита. Я тебя люблю, но я не могу так жить, не говоря уже о том,чтобы так любить.

— У меня даже времени не было понять, что ты применилко мне вампирские чары.

Он положил руки мне на плечи, и от тяжести их мне сталотепло.

— Если бы этого не было, ты бы нашла что-то другое. Явидел тебя с Ричардом, Жан-Клодом, теперь с Микой. Мика проходит твой лабиринт,просто соглашаясь со всем, чего ты просишь. Жан-Клод находит проход в нем,отсекая себя от неимоверных наслаждений. Ричард не идет в твой лабиринт, потомучто у него есть свой, и такие запутанные отношения невозможно иметь более чем содним. Кто-то должен пожелать идти на компромисс, и ни ты, ни Ричард неспособны на это в достаточной степени.

Он отпустил меня, и без его рук я чуть не пошатнулась, будтоон убрал прикрытие, и я оказалась посередине бури. Он снова пошел к двери.

— Я думал, что пойду на все, чтобы быть с Жан-Клодом иего новой слугой. Я думал, что пойду на все, чтобы снова оказаться в убежищеобъятий двоих, которые меня любят. Но теперь я знаю, что твоя любовь всегдаобставлена условиями, и как бы хороши ни были твои намерения, что-то всегда удержиттебя, Анита. Что-то не дает тебе полностью отдаться моменту, тому сверкающемучуду, которое зовется любовью. Ты сдерживаешь себя и сдерживаешь тех, кто тебялюбит. Я не могу жить, если мне в один миг будет предложена твоя любовь, а вследующий отобрана. Я не могу жить в наказании за то, чего я не могу изменить.

— Это не наказание, — сказала я и сама удивиласьнасколько у меня оказался сдавленный голос.

Он грустно улыбнулся и набросил волосы на изрытую рубцамищеку — теперь он глядел на меня безупречным профилем.

— Цитирую тебя, ma cherie: «Фига с два». — Онповернулся и пошел к двери.

Я позвала:

— Ашер! Прошу тебя...

Он не остановился. Дверь за ним закрылась, и в комнатевоцарилась глубокая тишина.

И в этой тишине заговорил Жан-Клод, и от его тихого голоса явздрогнула.

— Собери свои вещи, Анита, и иди.

Я посмотрела на него, сердце забилось у меня в горле, и яиспугалась — по-настоящему.

— Ты меня выгоняешь? — Даже голос прозвучал непо-моему.

— Non. Но сейчас мне надо побыть одному.

— Ты же еще не ел?

— Ты хочешь сказать, что желаешь дать мне пить? Сейчас?

Он говорил, глядя в пол, а не на меня.

— На самом деле сейчас я больше вроде как не внастроении, — сказала я, пытаясь говорить обычным голосом. Жан-Клод невыгоняет меня из своей жизни, но мне не нравилось, что он на меня не смотрит.

— Я буду есть, но только для еды, а ты не еда. Так что,пожалуйста, уходи.

— Жан-Клод...

— Уходи, Анита, уходи. Мне сейчас не нужно, чтобы тыбыла здесь. Мне сейчас не нужно тебя видеть.

В его голосе послышались первые струйки злости, как бывает,когда предохранитель вспыхнет и по нему побежит огонек, но он пока еще несгорел.

— Если я скажу, что прошу прощения, это поможет? Самаудивилась, какой у меня был жалкий голос.

— То, что ты понимаешь, что тебе есть за чтоизвиняться, уже начало, но этого не хватит — сегодня. — Тут он посмотрелна меня, и глаза его блестели — не силой, а непролитыми слезами. — И этоне мне ты должна принести извинения. А теперь иди, пока я не сказал ничеготакого, о чем мы оба пожалеем.

Я открыла рот, хотела ответить, но он протянул поднятуюладонь и сказал просто:

— Нет.

Я подобрала пистолет и кобуру. Мокрые шмотки оставила наполу в ванной. Я не оглянулась и не попыталась поцеловать его на прощание.Наверное, дотронься я до него, он бы сделал мне больно. То есть не стукнул бы,но есть тысяча способов причинить боль тому, кого любишь, не связанных сфизическим насилием. В его глазах светились слова, и целый мир боли был в них.Я не хотела слышать этих слов. Не хотела ощущать эту боль. Ни видеть, ниощущать, ни втирать их в раны собственного сердца. Я считала, что я права, чтоу девушки должны быть какие-то правила. Я не позволяю вампирам трахать себемозги, хватит с них тела. Час назад это казалось мне хорошим правилом.

Я закрыла за собой дверь, прислонилась к ней и постараласьвдохнуть так, чтобы вдох не был прерывистым. Час назад мой мир был куда какпрочнее.