Механизм жизни - Андрей Валентинов Страница 75

Все это дополнялось сапогами, начищенными до блеска, и легкой тростью с набалдашником из белой кости.

По левую руку от денди шествовал громоздкий широкоплечий урод – настолько страшный, что случайный прохожий, о коем речь шла выше, в первый миг не поверил бы своим глазам, приняв урода за ряженого. Тот и сам ведал о таком приеме, пытаясь скрыть обезображенный лик под простецкой шапкой с опушкой из собачьего меха, надвинутой на самые брови. Столь же прост был извозчичий армяк, грозивший треснуть от первого же движения могучих плеч. В дополнение ко всему урод шествовал с протянутой ладонью, доверху наполненной медной мелочью.

Монеты позвякивали, как бубенцы тройки.

Миновав храм, двое вступили в иной удел – в царство молодых саженцев, многим из которых предстояло пережить первую зиму. Это был бульвар Патриаршего пруда, разбитый тщанием и иждивением генерал-губернатора князя Голицына. Деревья приживались плохо, требовалось регулярно подсаживать новые, отчего бульвар напоминал поле, утыканное хворостом. Впереди маячил пруд Патриар, последний из трех, когда-то украшавших Козье болото, однако незнакомцы не спешили туда, предпочитая гулять у кромки юного парка.

Говорили по-французски. Денди – приятным баритоном, урод – хрипловатым баском. Впрочем, первые же фразы легко выдавали очевидное обстоятельство: сей язык для обоих – чужой.

– Мы никак не можем разобраться со здешними монетами, – озабоченно вещал урод, тряся медяками. – Нам сказали, что в России ходят рубли и копейки. Однако сегодня мы узнали, что есть еще полтина, гривенник, алтын с пятиалтынным, семишник, целковый и вдобавок какая-то странная «дэнга». Мы даже не можем сказать, много тут – или не слишком.

Денди покосился на кучу мелочи и ничего не ответил.

– Мы не знаем также, стоит ли соглашаться на эту работу. Невелик труд в течение дня изображать в балагане чудовище, пойманное в горах Персии, но наши услуги могут понадобиться Эминенту. Сегодня утром он чувствовал себя не лучше, чем вчера. Если бы не его строгий приказ, мы ни за что бы не ушли в город…

Монеты вновь зазвенели. Чудовище из Персии спрятало их в кожаный мешочек, который, в свою очередь, был пристроен за кушаком. Все это проделывалось на ходу, с удивительной легкостью и сноровкой. Денди стер с лица улыбку, резко взмахнул тростью:

– Никаких балаганов, мсье Шассер! Деньгами займусь я. А вы не отходите от Эминента ни на шаг. Старикан, увы, совсем плох.

Вместо ответа урод громко засопел. Нахмурился, замедлил шаг.

Остановился.

– Мсье Бейтс! Прежде всего мы просим… Нет! Мы запрещаем говорить о добром Эминенте в таком тоне. Слышите?! Что бы он ни делал, вы обязаны отзываться о нем с почтением. Иначе… Иначе мы назовем вас грязной и неблагодарной свинособакой! [64]

Сказано было так убедительно, что денди не рискнул спорить.

– Извините, мсье Шассер. Больше не буду.

– Кроме того, мсье Бейтс, мы просим обращаться к нам по-прежнему. Нам и так нелегко привыкнуть к вашим постоянным метаморфозам.

Неблагодарная свинособака и тут не стала возражать.

– Договорились, Ури! Мне и самому нелегко. Так и тянет вновь стать славным дядюшкой Бенджаменом. Сэр-р-р! Привычка, черт ее дери!..

Чарльз Бейтс мысленно ругнул себя, положив на дальнейшее внимательней следить за речью. Бесцеремонный дядя Бен и в самом деле не спешил его отпускать. Месяцы в чужом облике не прошли даром.

Но теперь этому пришел конец.

С лицом дядюшки Бейтс расстался перед въездом в Москву, когда увидел Эминента. Барон ничего не стал объяснять, но бывший актер сразу понял: все изменилось. Из монастыря вернулся не сверхчеловек, воскреситель мертвецов и провидец грядущего, когда-то выдернувший Чарльза из тесного гроба. Всесильный исчез, пропал под сводами храма, его же место занял кто-то иной.

Старикан…

В Москве разочарованному Бейтсу пришлось все делать самому: искать квартиру, гонять Ури за покупками и на почтамт, распоряжаться насчет завтраков и обедов. Эминент молчал, без спора соглашаясь с тем, что ему предлагали. Ничего не объясняя, уходил, молча возвращался, на прямые вопросы не отвечал ни «да», ни «нет». Дни текли без смысла и надежды. На какой-то миг Чарльз растерялся – многолетняя привычка жить чужим умом сковала ледяными цепями.

Затем он сцепил акульи зубы – и ринулся в бой.

Прежде всего следовало раздобыть денег. Обычно их выдавал Эминент, просто доставая из кармана. Ясного намека «старикан», увы, не понял, даже отвечать не стал. Бейтс втихомолку выругался – и направился в ближайший театр. На многое он не замахивался – иноземец, не знающий языка, годится разве что в уборщики или в рабочие сцены. В лучшем случае дадут поднос – выходить в водевилях немым лакеем. На последнее Бейтс и рассчитывал. Понимая, что встречают по одежке, он на последние сбережения справил модный фрак.

Нищего на службу не возьмут!

Ему повезло. В Малом театре рабочие не требовались, но кто-то из начальства оценил внешний вид гостя. Ему предложили постоять, пройтись, поклониться. Бейтс представил себе, что он – Джорж Браммель, усмехнулся, расправил плечи…

После того, как он практически без акцента повторил реплику: «K vam chelovek s dokladom!», его взяли на роли гостей «без речей» и слуг. Бейтс был счастлив, но везение только начиналось. В зал, где его пробовали, заглянул толстый коротышка – Михаил Семенович Щепкин. Великий актер легко говорил по-французски, и они смогли объясниться. Узнав, где и с кем приходилось играть новичку, Щепкин вытер платком лысину и предложил Бейтсу повторить длинную фразу, смысла которой Бейтс не уловил.

Фразу он воспроизвел, но от волнения не уследил – раздвинул губы, блеснув желтизной клыков.

– Uh ty! – восхитился Щепкин. – Kakov zlodey!

Все прочие с ним тут же согласились. Бейтс был отконвоирован в дирекцию и зачислен в труппу до весны – играть негодяев, подлецов-иностранцев и коварных соблазнителей. Ему велели учить русский язык – и не водить дружбу с загадочным, но явно опасным господином по имени Zeleniy Zmiy. Получив аванс и предписание с утра явиться на репетицию, Чарльз Бейтс совершенно успокоился.

В Москве они не пропадут.

Мир был восстановлен, и неразлучная парочка зашагала меж саженцев к Патриару. Берег старого пруда словно вымер. Еще одна странность осеннего вечера – Козье болото рано опустело. Никто не остался встретить закат у водной глади. Бродячие собаки, облюбовавшие эти места, тоже куда-то исчезли, испугавшись неведомого, подступающего с близкой темнотой.

Но ушли не все. Один человек остался, примостившись на деревянной лавочке, вкопанной у берега. Не заметить его было мудрено. Он сидел, втянув голову в плечи и сцепив руки на животе. Лицо окаменело, лишь бледные губы время от времени шевелились, не издавая ни звука.