Мефодий Буслаев. Лестница в Эдем - Дмитрий Емец Страница 74

Отчасти оправдывало Плаховну то, что она частоприкладывалась к маленькой, чуть вогнутой для удобного ношения в кармане фляжке.Фляжки эти, встречающиеся теперь все чаще, были специально разработаны в первойтворческой мастерской Тартара в рамках программы: «Пустим бутылочно-розливнойроссийский алкоголизм умеренным западным путем!»

Меф не сразу врубился, в чем тут выгода мрака,пока Улита не пояснила:

– Когда на человека нападают с топором,он убегает. Когда же медленно опутывают паутиной, только хихикает. Думает,дурачок, что всегда ее порвет. Вот и тут: иной бутылочно-розливной случайнопосмотрит на себя в зеркало, ужаснется и с крючка соскочит. Здесь же с фляжкамижизнь проходит в гладенькой такой, постепенной и приятной деградации. Вроде ине пьянство, но и трезвостью не назовешь. Эдакая легкая затуманенность. Эйдосыдоходят как пирог в духовке. Особенно для творческой и полутворческойинтеллигенции хорошо срабатывает».

– Готов? – нетерпеливо повторилГопзий.

Меф кивнул. Он уже видел, что им огородилибольшую четырехугольную площадку. С трех сторон ее окружала шумливая толпатемных стражей.

Вперед выдвинулся коротенький, круглый,щетинистый, с отвисшими щеками персонаж, похожий на вертикально стоящегокабанчика. Меф давно опытным путем обнаружил, что таких кабанчиков майонезом некорми, а только дай пораспоряжаться.

– Когда я уроню платок… э-у-мэ…начинайте! Правила вам известны. Бой продолжается до… э-у-мм… смерти одного изпротивников. Никакие другие причины не могут послужить основанием дляпрекращения… у-ммм… дискуссии. Любое дополнительное оружие не используется –как существующее материально, так и… м-мэ… материально не существующее… –сообщил кабанчик, выдергивая из воздуха желтоватый, не первой свежестиплаток. – Кто-то хочет что-то уточнить?

На Мефа кабанчик смотрел небрежно, как нашляющийся без дела труп, на Гопзия же одобрительно и даже с заискиванием.

– Э-у-мэ! Вопросов нет, – сказалМеф.

Внезапно он вспомнил, что сегодня силы егомеча будут в дремоте. Заглушенный страх шевельнулся в душе оттаявшей гадючкой.Однако Буслаев, уже успевший изучить себя, почувствовал, что такая степеньстраха будет полезна ему для разогрева. В определенных дозах страх даже нужен.

Он переместился в центр площадки и остановилсяот Гопзия шагах в шести, мысленно настраиваясь на поединок. Мечей не было покани у того, ни у другого. Оба клинка должны были появиться в последнеемгновение.

Кабанчик стал вскидывать руку с платком, когдамежду Гопзием и Мефом вклинился Арей. До того он ненадолго отлучился к помостуПрасковьи и коротко переговорил с ней, выслушав ответ от быстро лепечущегоРомасюсика.

– Минуту! – произнес он властно.

Кабанчик, почти уронивший платок, вскипел иначал орать:

– Ты что, ослеп? Не видишь, что…

Арей грузно, с медлительностью танковой башниповернулся к нему.

– Не подскажете, к кому конкретно выобращаетесь? К вашей тете? Возможно, мы сможем обратиться к ней вместе, чтобыона нас наверняка услышала? – предложил он.

Кабанчик закашлялся и, остывая, с удвоеннойэнергией принялся промокать платком вспотевший лоб.

– Насколько я понимаю, дискуссия о моемзрении завяла? – огорчился Арей.

– Вы меня не так поняли. Это… э-у-мэ…была аллегория! – с усилием выговорил кабанчик.

– У меня аллергия на аллегории! Впрочем,если у вас будет желание и дальше совершенствоваться в аллегорическом мышлении– всегда к вашим услугам. Я подберу вам отличную звонкую метафору, а заодноэпифору и много чего еще!

Потеряв интерес к кабанчику, Арей повернулся кМефу, а затем и к Гопзию.

– Небольшие изменения, синьор помидор!Твоему мечу придется сегодня отдохнуть, равно как и мечу уважаемого Гопзия. Выбудете сражаться другим оружием! Скорее всего, однотипным и немагическим. Мнеобъяснять причины?

Гопзий, на мгновение застывший, дернулголовой. Причины он знал и сам. У мрака свое, крайне прагматичное отношение колжи, исключающее какие-либо угрызения совести. Прокатило – хорошо. Не прокатило– грустно, но это мы переживем.

– Я отказываюсь! Я не согласен, чтобыоружие выбирали вы! Я могу быть с ним мало знаком! – сказал Гопзий.

– При чем тут я, любезный? Я одинокийпожилой гладиатор, вовремя не погибший на цирковой арене. Я никакого оружия непредлагаю. Оружие для боя предложит она! – сказал Арей, переводя взгляд напомост.

– Кто? – недоверчиво спросил Гопзий.

Он быстро взглянул, увидел Прасковью, и лицоего приобрело сухо-мстительное и глубоко уязвленное выражение. Продолжалосьэто, правда, всего одно мгновение, потому что уже в следующее по губам Гопзияпробежала едва заметная, скользкая и торжествующая улыбочка.

– Как будет угодно повелительнице! –произнес он громко.

Прасковья небрежно посмотрела в его сторону идернула подбородком, подавая знак. Один из ее охранников вышел и, развернувмешковину, положил между Мефом и Гопзием два длинных двуручных меча.Сработанные одним мастером, внешне мечи отличий не имели, разве что навершиябыли разными. У одного – в форме головы грифона, у другого – в форме сосновойшишки.

На первый взгляд мечи показались Мефуподходящими, хотя их клинки и были пальца на два длиннее, чем он привык. Кузнецявно знал свое дело. Вот только гарда Мефу не слишком понравилась. На его взгляд,для меча такой длины она могла быть чуть больше и сходиться вперед несколькопод другим углом.

Гопзий, наклонившись, схватил вначале одинклинок, а затем, несколько раз оценивающе махнув, то же самое проделал сдругим. Заметно было, что он их сравнивает и, судя по разочарованному виду, ниу одного не находит преимуществ.

К Гопзию подскочил кабанчик.

– А почему, собственно, клинок выбираетевы? Ваш противник не возражает? – влез он, с некоторым заискиваниемоглядываясь на Арея.

Стоило Прасковье сурово посмотреть на Гопзия,как кабанчик моментально перестал подыгрывать недавнему своему фавориту.

Мефа в очередной раз поразила скорость, скоторой темные улавливали конъюнктуру момента. Вот уж точно: прикажут убить –убью. Прикажут поцеловать – поцелую. Если завтра Лигул из каких-то соображенийпровозгласит курс: «К свету и гуманизЬму!» – все сегодняшние палачи внезапнообнаружат, что головы рубили по суровой необходимости, сами же втайне любилиморских свинок и переводили через дорогу пенсионерок. Возможно даже, что и зланикакого нет, а есть чрезмерная нравственная гибкость, позволяющая себе все,что угодно, и все оправдывающая.