Полураспад - Александр Зорич Страница 48

Ведь одно дело погибнуть в Зоне на какой-нибудь птичьей карусельке — оно, в конце концов, быстро.

А совсем другое дело месяцами, годами сидеть в мрачной сырой камере с видом на парашу и зарешеченное окно и ожидать, когда тебе пустят пулю в затылок.

Если я не ошибаюсь, эта процедура называется на ментовском жаргоне «исполнением»…

Ну а вопли в прессе и по дуроскопу на тему: «Доколе?», «Сталкеры — отбросы общества» и обличительные фельетоны в духе: «Сегодня он дринчит пивас, а завтра артефакт продаст!» и прочее-прочее — это все для отвода глаз.

Мы, зона-индустрийцы, такие же члены общества, как и все прочие.

И общество лишь делает вид, что поглядывает на нас с неодобрением и хочет изничтожить. А на самом деле оно в нас нуждается.

Как в проститутках, к примеру.

Хотя пример не слишком удачный… Ладно, что-то я отвлекся.

Итак, Завал.

Я загнал свою электрическую «Хонду» на густо поросший лебедой паркинг перед домом Лодочника — сколько раз я становился на это самое место, теперь уже не упомнить. Закрыв за собой калиточку, трогательно сколоченную из березовых бревен, я решительным шагом направился через бурьяны к дому, где светилось одно-единственное окно.

В доме Лодочника ничего не изменилось.

Даже кружку для чаю мне предложили ту же самую, что и в прошлый раз, — с надписью «WORLD UNIX CONGRESS 2020».

Компаньон Лодочника Завал ничем не походил на самого Лодочника.

Если тот, несмотря на всю его крутизну, был, в сущности, маменькиным сыночком, работающим в Зоне не столько за деньги (которые он воспринимал как полезные фантики), сколько за идею и интерес, если Лодочник до последнего оставался программистом и студентом-переростком с гениальными задатками, похожим на обретшего дар к прямохождению теленка, то Завал был похож… на чуток отмывшегося в православном благотворительном приюте бомжа из самых закоренелых.

Худой, жилистый, с неряшливой порослью на лице — длинные с сединой усы плавно переходили в бороду, неухоженную и некрасивую, — рябой и гнилозубый, он смотрел подозрительно и неприветливо. Разве что одежда на нем была чистая, а не как у бродяг.

— Чего нужно? — спросил он, когда я уселся.

— Да пару вопросов хочу задать. Минут на десять.

— Сто единиц — и задавай свою пару вопросов.

Я присвистнул. Сто единиц за десять минут — это круто. Но жлобом я не был и становиться не собирался.

А потому вынул из кармана смятую банкноту.

Он аккуратно расправил ее, перегнул пополам и сунул в карман рыболовного жилета.

— Я интересуюсь «сникерсами». Ты их продаешь?

— Ну… А чего же, если надо — продаю. Я и черта с рогами продам, если кто заинтересуется, — веско заметил Завал. Голос у него был тоже бомжачий — надтреснутый, дребезжащий.

— А кто еще ими торгует, не знаешь?

— Да Старик вроде торговал… Но он уже четыре месяца в госпитале лежит… Что-то с сердцем…

«Четыре месяца в госпитале — значит отпадает!».

— Скажи, пожалуйста, Завал… А девушке… ну или женщине… ты случайно «сникерс» в последнее время не продавал?

Завал посмотрел на меня цепким и абсолютно бессовестным взглядом.

— Еще двести единиц, — заявил он требовательно.

Я вынул из бумажника две банкноты и протянул ему. Он осторожно, как лошадь берет хлеб, взял их с моей открытой ладони. «Вот что роднит их с Лодочником, — наконец догадался я. — А именно — феноменальная жадность!».

— Ну, продавал.

— А зовут эту женщину случайно не Гайка? — спросил я, мысленно давая себе обещание, что если этот алкоголического вида мастер затребует еще одну сотку, то я, пожалуй, лучше засвечу ему в табло. Однако Завал, как видно, настроился на волну моих ментальных вибраций и от нового приступа попрошайничества воздержался.

— Да, ее так зовут. Она живет в Дитятках. Улица Павлика Морозова, строение один.

«Строение один…». Вот так все просто! Двести единиц — и все девичьи тайны твои. Я наконец понял, почему Завал отказывался разговаривать по телефону. Не боялся этот пропитый хрыч с повадками сидевшего бугра никакой милиции с ее прослушками и уликами. Он вообще ничего не боялся, окромя утра без пива. Просто по телефону ты хрен выманишь из собеседника три сотни единиц за семь минут разговора…

Я бросил сентиментальный взгляд на портрет Лодочника (снятый явно на выпускном в университете — белая рубашка, галстук-селёдка, очочки в стальной оправе) — он, забранный черной траурной рамкой, висел в красном углу гостиной — и попрощался с Завалом.

Тот смотрел на меня масляными глазками сытно отобедавшего хищника.

«Значит, Дитятки… Давненько же я там не был, мать их за ногу!».