Мавзолей для братка - Андрей Ерпылев Страница 47

– Ты еще догони его, – грубо перебил англичанина коренастый мужичок самого криминального вида. Он держал в поводу нескладного жеребца непонятной желто-бурой масти – вероятно, на таком лет через тридцать предстояло въехать в Париж не менее известному, чем Черчилль, гасконскому дворянину, мечтающему о маршальском жезле. – Он-то на четырех ногах скачет, а ты – на двух.

Продавец коня со скрипом почесал в курчавой иссиня-черной бороде и с деланным безразличием отвернулся.

– Действительно, сэр. Я и сам хотел купить эту лошадь, но вам, вижу, она нужнее, – благородно отступил в сторону англичанин. – Уступаю вам свою очередь, сэр.

Жора озадаченно почесал в затылке. Конечно, на фоне остальных кляч Буцефал выглядел едва ли не иномаркой рядом с «запорожцем», но все-таки…

– Моего коня купи, господин!.. Моего!.. Моего!.. – наперебой загомонили остальные «коноводы», почуяв, что покупатель – абсолютный профан в лошадях. – Моего скакуна возьми!..

– Бери, не пожалеешь, – цыкнув на остальных, оскалился цыган. – Скакун арабских кровей, призовой. Элитный, я бы сказал, скакун.

– А много ли у него этих самых арабских кровей?..

* * *

«Вот тебе и элитный… – со стоном подобрал ноги и попытался сесть Георгий. – Угробил ведь, скотина арабская… На колбасу его!..»

Могло быть и хуже, если бы не одинокая разлапистая сосна, росшая на самом краю косогора, в которую врезался всем телом наш всадник, вылетев на полном скаку из седла, и только потому не оказался пусть и не в пропасти, но в очень глубоком овраге. Со стоном отдирая со лба намертво приклеившийся смолистый кусок коры, Арталетов боялся даже глянуть на спасшее его от неминуемой гибели дерево, поскольку был уверен, что на стволе теперь имеется его четкий зеркальный отпечаток, совсем как в диснеевских мультфильмах.

«А как же Росинант! – без всякой связи с только что высказанным кровожадным пожеланием подумал Жора. – Ноги, наверно, себе переломал, бедняга…»

Что поделать: как и большинство обитавших в третьем тысячелетии жертв тех же мультфильмов, путешественник во времени очень любил животных и до слез жалел, если какое-нибудь из них калечилось. Из-за «синдрома Серой Шейки» он вряд ли когда-нибудь отрубил бы голову курице или умертвил бедную рыбку, даже если умирал бы с голоду. А уж прикончить загнанную или сломавшую ногу лошадь, как того требовали жестокие обычаи минувших веков, не смог бы и под страхом неминуемой казни…

Поэтому и сидел на краю обрыва, тупо отряхивая запыленный и перемазанный смолой плащ, не решаясь посмотреть на мучающееся животное. Только довольное ржание, ничем не напоминающее стон страждущего, вывело его из ступора.

«Вот ведь зараза! – выругался он, наблюдая за чуть-чуть прихрамывающей клячей, бодро ощипывающей травку с микроскопической полянки. – Я тут сижу, во всех грехах себя виню… Ну, держись, симулянт!»

Скрипя зубами от боли во всем усталом, расшибленном теле, Арталетов с трудом поднялся на ноги и тяжело пошел на коня-предателя, между делом подобрав плеть, которую обронил по дороге.

И несдобровать бы коняге, да поднял он на Жору глаза, вобравшие в себя всю вековую печаль лошадиного племени, такие большие, кроткие, которые в подлунном мире встречаются еще только у людей, и то – лишь у одного народа. И карающая длань с зажатой в ней нагайкой безвольно опустилась…

* * *

Ну кто бы мог подумать, что ботфорты так мало подходят для пеших прогулок по пересеченной местности?

Придуманные кавалеристами и для кавалеристов, они немилосердно терли ноги, собирались уродливыми складками под коленями, заставляя идти по-кавалерийски, враскоряку, цеплялись шпорами за все на свете… Попробуйте пройти километра два-три в высоких болотных сапогах по жаре, и вы познаете лишь малую толику «прелестей» пешего марша в этой изуверской обуви. А наш путешественник прошагал много больше…

Порой он подумывал вообще скинуть дворянскую обувку и дальше топать босиком, но для дворянина того времени показаться на людях босиком означало покрыть себя несмываемым позором. Японские коллеги и по меньшим поводам делали себе зверское харакири самым мучительным способом из всего богатого арсенала добровольного ухода из жизни. Тупым мечом крест-накрест.

Так что, обливаясь потом и морщась при каждом шаге, Арталетов тащился по горной дороге, проклиная на чем свет стоит и подлого торопыгу в знакомом плаще, уведшего из-под носа приличного коня, и свое дурацкое желание повидать минувшие эпохи, и Серого, и покойного Леплайсана, пока еще живого и здорового…

Он так и не понял, какая сила сшибла его с ног и покатила по земле. Лишь краем глаза он отметил поджарое серое тело и почему-то успел подумать:

«Так вот ты какой, знаменитый арденнский волк…»

И уж совсем предсмертным бредом показался ему грустный голос короля Генриха, произнесший где-то совсем рядом:

– Эх, д’Арталетт, д’Арталетт… Вам еще не надоело раз за разом портить мне охоту?

* * *

– Ну почему же, почему же, удивился… В первый раз. – Генрих задумчиво взглянул на свет заходящего солнца сквозь бокал с бургундским и пригубил, закатив глаза и причмокнув. – Не находите, милый мой д’Арталетт, что букет этого «Шато-Арнольди» урожая шестьдесят восьмого чрезвычайно тонок?

– О-о! Да-да…

Георгий мало-мальски научился разбираться в местных винах еще в первый свой вояж, но так далеко его дегустаторские таланты не простирались. Он и по регионам-то вина весьма слабо различал, не говоря уже о годах урожая или о склонах, на которых наливался виноград, – так, основной набор не слишком искушенного российского винолюба: красное, белое, сухое, полусладкое, сладкое… Где уж нам, сиволапым, до сверхчувствительных французских вкусовых пупырышков…

– Но предыдущее, «Шато-Лагильян» все-таки, по-моему, было лучше.

– Совершенно верно, ваше величество. И все-таки, как это ни прискорбно, я хотел бы вернуться к моей проблеме. Вернее, нашей проблеме.

Король отставил бокал и погрустнел. Это было воспринято лакеями как сигнал к перемене блюд, и сине-золотые ливреи с геральдическими лилиями бесшумно засновали между королевским шатром, разбитым на живописнейшей опушке леса, и остальным лагерем, терпеливо дожидающимся окончания монаршей трапезы. А еще более того – конфиденциальных переговоров с неизвестной особой, настолько инкогнито, что, по слухам, она прибыла на рандеву с Генрихом не верхом или в карете, а пешком!

В последнее верилось с трудом, но немногочисленные очевидцы свидания описывали это именно так, а также, во что еще более сложно было поверить, что король спешился и собственноручно изволил поднять на ноги «особу», смиренно павшую при его виде ниц. Прослезившись при этом.

Поговаривали, что под видом убогого путника к королю явился на переговоры австрийский эрцгерцог, сломленный мудрой политикой выжидания французской армии в Арденнах. Глухо перешептывались, что этот «инкогнито» – сам Папа Римский, решивший сменить католическую веру на веру протестантскую.