Зови меня Шинигами. Дикая охота - Виктория Эл Страница 47

Лана. Добрич. Она самая. Бледная гладкая кожа, шелковистые тёмные волосы, глаза с поволокой и родинка над губой. Над губами. Не слишком пухлыми, но притягательно чувственными. А голос у неё всё такой же бархатистый?

‒ Опять ты, ‒ проговорил Ши, без удивления, без усталого разочарования. А вот любопытно, и правда, было: почему она таскается за ним, неожиданно возникает поблизости?

‒ Я, ‒ подтвердила Лана с лёгким вызовом. ‒ Я же предупреждала.

‒ Помню. Но хоть скажи, тебе-то зачем такой приз?

‒ Приз? ‒ брезгливо переспросила Лана. ‒ Ты думаешь, я тоже участвую в охоте?

‒ Разве нет? ‒ вот теперь Ши почти удивился. ‒ Тогда что тебе надо от меня?

Лана глянула пристально. Столько чувств в глазах, самых разных: неверие, подозрительность, возмущение, презрение. Но больше всего ненависти, такой же безжалостно твёрдой, холодной и острой, как клинки его кинжалов. Ши почти ощущал, как они вонзаются, втыкаются всё глубже, стараясь причинить боль по максимуму, сильнее ранить, прежде чем убить.

‒ Ты действительно не понимаешь? ‒ Лана произносила вопрос нарочито медленно, словно давала ему шанс. Додумать, догадаться, вспомнить. Чистосердечное признание облегчит его участь? Но Ши не представлял, что сказать. Мотнул головой.

‒ Нет.

‒ Ты убил моего отца! ‒ на одном дыхании выкрикнула Лана. Её голос зазвенел надрывно.

Ах вот в чём дело. Неожиданно нагнало прошлое, потребовало искупления грехов. Только образ выбрало неудачный, не подходящий для сурового возмездия. Да и момент не самый лучший. Не чувствовал он ничего.

Наверное, Лана предполагала: сейчас Ши поразится, испугается, начнёт оправдываться, изображать раскаяние. Или что там рисовало её воображение? А он согласился, чересчур спокойно.

‒ Возможно.

‒ Никаких «возможно»! ‒ ещё громче выкрикнула Лана. Хотела грозно, а получилось, скорее обиженно. И она сама на себя рассердилась, с шумом втянула воздух, добавила сквозь сжатые зубы: ‒ Я точно знаю.

‒ Я не отказываюсь, ‒ пояснил ей Ши. ‒ Просто не могу подтвердить с полной уверенностью.

Она растерялась. Происходящее не имело ничего общего с тем, что Лана себе напредставляла. Совсем ничего общего.

‒ Что ты несёшь? ‒ она опять крикнула, сердито и раздражённо. ‒ Думаешь, я такая дура. И ты сможешь легко сбить меня с толку своим мутным бредом. «Подтвердить с уверенностью», ‒ брезгливо повторила фразу. ‒ Что это значит?

Он мог объяснить, мог рассказать подробно, что действовал не по собственной воле, что его сознанием управляли, задавали определённую программу, которую для него невозможно было не выполнить. Хотя ведь позже выяснилось, что возможно. Стоило только достаточно сильно захотеть. Он же не убил Киру. А других убивал. И не только тогда, когда зависел от чужого влияния. Он и в трезвом уме много кого убил, не чувствуя угрызений совести, не колеблясь. Его так воспитали. И, значит, не снять с себя вину, не отказаться, не оправдаться. Поэтому и нет смысла объяснять.

‒ Не всё ли равно, что это значит? Ведь я же убил твоего отца. Да? И этого уже не изменить.

Лана замотала головой. Совершенно сбитая с толку, она искала подвох, она не верила, что Ши способен говорить о подобном настолько спокойно и безучастно. И даже не помнить, совсем-совсем ничего не помнить.

‒ Но почему? Что он тебе сделал? За что ты его?

‒ Это было моей работой.

Со стороны, пожалуй, действительно звучит слишком отвратно. Особенно на фоне вечно каменного лица, лишённого выражений. Но разве проявление чувств сможет что-то исправить?

‒ И ты так спокойно говоришь об этом?

А разве он обязан впадать в истерику? Изображать показательное раскаяние, вопить: «Я больше не буду!» Или…

‒ Я должен извиниться?

Лана едва удержалась, чтобы не наброситься на него. Ши даже заметил, как она дёрнулась, устремилась вперёд. Бессмысленно, конечно, с её стороны, он же с ней легко справится. И Лана поняла, укротила неистовый порыв, сжала себя невероятным усилием воли, стиснула кулаки, стиснула зубы и сквозь них процедила с той своей первоначальной ненавистью:

‒ Ты должен ответить за это.

Он опять согласился.

‒ Да, конечно. ‒ Но добавил непременное условие, иначе просто не мог: ‒ Только, давай, потом. Когда охота закончится. Я приду, куда скажешь. Действительно приду. Тогда и разберёшься, как захочешь.

Сначала Лана внимательно слушала, несколько раз шевелила губами в желании перебить, но останавливала себя, и всё же не утерпела. Прищурилась, хмыкнула, криво усмехнулась, заявила убеждённо:

‒ Ты в любом случае придёшь.

Ши не понял, что она имела ввиду. И разбираться не стал, уточнять. Она, кажется, ещё что-то говорила, а он не слышал. Точнее, не воспринимал, потому что не считал важным. Заворожённо пялился на её родинку над губой.

Вот ведь надо же: такая мелочь, а столь сильно притягивает. Лана ему про месть, про нравственность, про мораль, а он думает совсем о другом. Что-то в этом есть ‒ на уровне звериных инстинктов, низменных желаний, животной сущности.

Или Ши просто неосознанно сбегает от того, что больше не в силах воспринимать? Кровь, смерть, убийство. Иначе он сойдёт с ума. Лучше похоть и вожделение. Хоть какая-то отдушина. Да, так. И теперь он устремился к ней, пока ещё почти неуловимо, потянулся.

И почему считают, что по внешнему виду никак не определишь его мысли и желания? Лана вон почувствовала, точно распознала значение его стремлений. И опять в той же последовательности ‒ оттенки эмоций на её лице: ярость, негодование, недоумение, растерянность, смущение. Взгляд, остановившийся на губах. Она сглотнула судорожно, отступила, пробормотала, тщательно скрывая смятение:

‒ Ты всё равно придёшь. И гораздо раньше, чем думаешь. У тебя нет выбора.