Дом аптекаря - Эдриан Мэтьюс Страница 45

— Красивая, — одобрительно пробормотал он. — Хотя уже не молодая. Классическая модель.

— Построили в тридцатых, — сказала Рут. — «Люксмотор».

— Вы давно на ней живете?

— Почти четыре года.

— И какая же у вас философия?

— Извините?

— Ваша философия… ваша система взглядов. Или это глупый вопрос? Мне всегда представлялось, что каждый, кто делает сознательный выбор в пользу альтернативного образа жизни, поступает так по какой-то причине. Жить одной на лодке — это ведь выбор в пользу уединения, даже отступления, разве нет? На мой взгляд — взгляд дилетанта, — объяснений может быть два: разочарование в современном обществе или уход в медитацию. Вы не циник?

— У меня подвижная шкала ценностей и взглядов. От Будды до Кьеркегора.

— И где вы на этой шкале?

— Я все еще скольжу по ней. Послушайте, — продолжала Рут, чувствуя, что устала от игр, — я перебралась на баржу со своим приятелем. Мы прожили здесь три года. Примерно год назад он умер. С тех пор я одна. Вот и все. И на случай если вы, может быть, не заметили, в нашем городе многие живут на воде. Это весело. Прикольно. Немного неортодоксально. И даже дешевле.

Смитс хмуро посмотрел на пострадавшую баржу, и Рут невольно повернулась в ту же сторону.

— Конечно, иногда бывает и не весело и не прикольно, — признала она. — Порой даже очень не дешево. Иногда это просто достает.

— Понимаю. — В голосе полицейского снова послышались примирительные нотки. Он как будто вспомнил вдруг что-то давно забытое и усмехнулся. — Забавно… Знаете, я задал вам этот вопрос насчет философии… Мне действительно интересно, почему люди предпочитают жить на воде. Понимаете, я сам всегда мечтал перебраться на баржу. Но мечта так и осталась мечтой. Я свой шанс упустил. — Детектив постучал себя по виску. — Но где-то там что-то еще живет. Вот он, ваш Амстердам. А нам, обитателям суши, остается только смотреть на вас и завидовать. Если бы я не был женат, если бы не надо было платить по кредиту, то, может быть… Но что есть, то есть. У Роберта Фроста есть стихотворение «Дороги, которые мы не выбираем». Никто ведь не знает, тем ли путем пошел в жизни. И самое главное — мы никогда этого не узнаем. Вы, например.

— А что я?

— Вы выбрали себе дорогу. Поселились на барже. Осуществили мечту. Но и вы никогда не узнаете, правильно поступили или нет. Ответ всегда остается тайной.

— Какой ответ?

— Ответ на вопрос, правильную ли дорогу вы выбрали. Ни вы его не узнаете, ни я.

Рут потерла руки и переступила с ноги на ногу. Ей вдруг захотелось есть, захотелось тепла и света.

— Мечты имеют обыкновение превращаться в серые будни, — отрезала она. — Посмотрите, куда завела меня моя. Даже пойти некуда, не говоря уж про все остальное. Если что и утешает, так это страховка. Без нее мне бы даже за откачку воды и ремонт расплатиться было нечем.

Смитс бросил взгляд на Бьянку. Глаза его на мгновение вспыхнули, как лампочки игрального автомата перед выдачей выигрыша. Рут едва успела заметить этот сигнал. Бьянка же смущенно отвернулась и принялась натягивать перчатки.

Детектив только что не расцвел от удовольствия.

— Страховка! — выдохнул он. Кустистые брови взлетели, образовав на лбу под шапкой две морщинки. Сейчас они выполняли роль свеженьких, только что отчеканенных пунктуационных знаков, призванных отметить рождение нового человеческого чувства.

И Рут внезапно поймала себя на том, что Смитс очень и очень ей не нравится.

Оглянувшись и не обнаружив поблизости вывески отеля, она сделала пару шагов в сторону.

— Спокойной ночи, инспектор… или детектив… или как вас там. — Она обмотала шарфом подбородок, рот и нос, оставив только глаза под глубоко надвинутым беретом.

— Можно коп, — радушно подсказал Смитс.

«Дерьмо, вот ты кто», — подумала Рут.

— Вы справитесь одна? — спросила подошедшая Бьянка.

Рут кивнула.

— Не беспокойтесь. Все уладится.

— Я и не беспокоюсь. С какой стати мне беспокоиться? Со мной ничего не случится. Со мной никогда ничего не случается.

Бьянка дотронулась до ее руки.

— О! — сочувственно прошептала она. — У вас такая сухая кожа!

— Неужели? — Рут машинально провела тыльной стороной ладони по щеке.

— Да-да! Правда! Вы пользуетесь каким-нибудь увлажнителем?

— Нет. А надо?

Бьянка кивнула. Похоже, она воспринимала такие мелочи очень серьезно.

— Хорошо, буду пользоваться. Обещаю.

Теперь, рассмотрев напарницу Смитса вблизи, она поняла, что Бьянка еще красивее, чем ей показалось вначале. Рядом с ней было комфортно, возможно, из-за особого, полицейского, запаха — запаха крема для обуви, кожи, ружейной смазки. Такая милая, чистенькая, красивая. Интересно, как ей работается с этим боровом Смитсом?

Между тем Смитс уже залез в машину и лениво махнул рукой. Как и другие его жесты — и слова, — этот, казалось, нес некий скрытый, будто выраженный чужим языком подтекст. Рут перевела бы его как au revoir или что-то вроде того.

Но определенно не adieu…

Она отсалютовала одним пальцем, повторив его собственный жест, коим Смитс приветствовал ее после того, как минуту или больше подглядывал за ней, убитой горем, через открытый люк.

Рут отвернулась. На душе вдруг стало погано.

Какая безнадега! Где, черт возьми, друзья? Если они нужны, их никогда нет рядом. Был бы здесь Майлс, обнял бы… Пусть неуклюже, по-медвежьи. Пусть так, что нечем стало бы дышать. Пусть так, что завтрак запросился бы назад. Обнял и сказал… А что бы он сказал? Какое утешение предложил бы этот глас здравомыслия? «Ну что, балда, прищемили нам задницу, а?» или «Господи! Вот уж непруха!» Что-нибудь в этом роде. Что-нибудь британское. Такой уж он, Майлс, неисправимый, милый педик. Чашечка чая и слабительное — его рецепт от всех неприятностей.

Если бы все было так просто. Мир был бы куда как более приятным местом.

В животе заворочалась, заурчала мерзкая тошнота.

А ведь и правда: где же все ее друзья?