Волшебники - Лев Гроссман Страница 42

В Брекбиллс он вернулся на следующее утро. Все остальные уже были там и удивлялись, что он протянул так долго. Каждый из них пробыл дома максимум двое суток, а Элиот вообще не покидал колледжа.

В Коттедже было прохладно, тихо и безопасно. Вот он, их настоящий дом. Элиот взбивал яйца с бренди, пытаясь соорудить гоголь-моголь, хотя его об этом никто не просил. Джош и Дженет играли в идиотскую, но очень популярную в Брекбиллсе карточную игру под названием «Атака» — магический эквивалент принятой повсеместно «войны». Квентин использовал ее для демонстрации ловкости своих рук, и с ним поэтому никто играть не садился.

За игрой Дженет повествовала об антарктических приключениях Элис. Все, кроме Квентина, уже слышали эту историю, а сама Элис сидела тут же на подоконнике и листала старый гербарий. Квентин все время думал, как они встретятся после того разговора на лестнице — но вместо неловкости, вопреки всем ожиданиям, испытал приступ тихого счастья.

— А когда Маяковский хотел ей всучить бараний жир, она ему в морду пакет швырнула!

— Я хотела просто отдать, — вставила Элис, — но на морозе меня так трясло, что я нечаянно бросила. А он: «chyort vozmi!»

— Что ж ты не взяла жир-то?

— Не знаю. — Она отложила книгу. — Просто я уже придумала, как обойтись без него. И не хотела, чтобы Маяковский пялился на меня голую. Мне даже в голову не приходило, что он будет снабжать нас жиром, поэтому к Чхартишвили я совсем не готовилась.

Белая ложь — у нее этот Чхартишвили от зубов отлетал. Квентин очень по ней соскучился.

— Как же ты грелась? — спросил он.

— Сначала попробовала этот немецкий термогенез, но он слабел каждый раз, когда я засыпала. Просыпалась каждые пятнадцать минут на вторую ночь — удостовериться, что жива еще, а на третьи сутки стала сходить с ума и решила использовать вспышку Миллера.

— Что-то не улавливаю, — нахмурился Джош. — Она-то чем тебе помогла?

— Если ее немного подправить, излишки энергии дают тепло вместо света.

— Ты знаешь, что запросто могла бы изжариться? — спросила Дженет.

— Знаю. Но немецкая фигня не работала, и ничего другого мне в голову не пришло.

— Я, кажется, видел тебя один раз, — сказал Квентин. — Ночью.

— Ты не мог меня не заметить. Я светила, что твой маяк.

— Голый маяк, — вставил Джош.

Элиот принес миску и стал разливать по чайным чашкам вязкое неаппетитное вещество. Элис, захватив книгу, направилась к лестнице.

— Погодите, сейчас подбавлю горячего! — крикнул Элиот, натирая в чашки мускатный орех.

Квентин, не вняв призыву, последовал за Элис.

Сначала он думал, что все у них теперь пойдет по-другому, потом — что все постепенно вернется в норму. Теперь он решительно не хотел, чтобы все куда-то там возвращалось. Внизу он все время смотрел на Элис — даже когда она увидела, что он на нее смотрит, и смущенно отвела взгляд. Что-то в ней притягивало его, как противоположный заряд. Он чуял под одеждой ее голое тело, как вампир чует кровь. Может, Маяковский оставил в нем что-то от лиса.

Элис читала, лежа поверх покрывала на одной из двух стоящих рядом кроватей. В мансарде под скошенной крышей было жарко и довольно темно. Там стояла старая мебель — плетеный стул с продавленным сиденьем, комод с застрявшим ящиком; стены были оклеены темно-красными обоями, как ни в одной другой комнате. Квентин наполовину открыл возмущенно взвизгнувшее окно и плюхнулся на другую кровать.

— Веришь, нет? У них тут полное собрание в ванной. — Элис повернула книгу обложкой к Квентину — это, как ни поразительно, был «Мир в футляре часов».

— У меня такое же издание дома. — Мартин Четуин на обложке проходил сквозь часы — ноги еще в этом мире, голова в Филлори, нарисованном как зимняя страна чудес в стиле диско 70-х.

— Я их много лет в руках не держала. Помнишь Лошадку? Большую, бархатную, которая катает тебя по кругу? Как я хотела такую, когда была маленькая. Ты все пять прочел?

Квентин не знал, стоит ли сознаваться в своем фанатизме.

— Ну, пролистал точно.

Элис, хмыкнув, снова взялась за книгу.

— Ты еще не понял, что ничего не можешь от меня утаить?

Квентин, заложив руки за голову, смотрел в низкий скошенный потолок. Это как-то неправильно — они, в конце концов, не брат и сестра.

— Ну-ка подвинься. — Он лег рядом с Элис бедро к бедру, чтобы уместиться на узкой кровати. Она подняла книгу, и они стали читать вместе, соприкасаясь плечами. Квентину казалось, что они лежат на полке в купе очень быстро идущего поезда — если посмотреть в окно, увидишь пролетающий мимо пейзаж. Оба старались дышать очень тихо. — Насчет Лошадки я так и не понял. Одна она там или где-то бродит целый табун? И потом ее уже полагалось бы одомашнить.

Элис довольно чувствительно хлопнула его книгой по голове.

— Еще чего. Лошадка — вольный дух и при этом слишком большая. Я всегда думала, что она механическая, что ее кто-то сделал.

— Кто, например?

— Ну, не знаю. Волшебник, когда-то давно. И она, конечно же, девочка.

Дженет сунула голову в дверь — эвакуация, похоже, приняла массовый характер.

— Ха! Как вы можете это читать?

Элис инстинктивно подвинулась, но Квентин остался на месте.

— Как будто ты сама не читала.

— Конечно, читала — в девять лет. И требовала, чтобы дома меня звали Фионой.

Дженет ушла, оставив за собой уютное, лишенное эха молчание. Комната постепенно проветривалась. Квентин воображал, как нагретый воздух невидимым пером уходит из нее в летнее небо.

— Ты знаешь, что семья Четуин существовала на самом деле? — спросил он. — Они жили с Пловером по соседству.

Элис, после ухода Дженет придвинувшаяся обратно к нему, кивнула.

— Грустная история.

— Почему грустная?

— Ты не знаешь, что с ними случилось?

Квентин помотал головой.

— Про них тоже есть книжка. Ничего интересного в основном: почти все стали домохозяйками, владельцами страховых компаний и прочее. Один, кажется, женился на богатой наследнице, другой погиб на Второй мировой. Но знаешь, что стало с Мартином?

Квентин снова мотнул головой.

— Ну, ты же помнишь, как он исчез в книге? Так он и в реальности тоже исчез. Может, сбежал, а может, все было намного хуже. Пропал как-то после завтрака, только его и видели.

— Реальный Мартин?

— Реальный Мартин.

— Бог мой, вот ужас-то.

Он попытался представить себе это английское семейство, румяное и растрепанное. Стоят себе, как на старой коричневой фотографии, все в белых костюмах для тенниса, и вдруг раз — дыра в середине. Страшное известие, медленное осознание, непреходящий ущерб.