Столица для поводыря - Андрей Дай Страница 42

У самого Киприяна Фаустиповича до потанинцев руки уже не доходили. Даже если не брать во внимание столичных «попрошаек», дел у главного жандарма хватало. Продолжало раскручиваться дело о тайной организации ссыльных. Во второй половине весны, когда Иркутский тракт станет сравнительно проезжим, существенная часть бунтовщиков должна была покинуть томский пересыльный острог. Кто-то – совсем мало – останется в городах губернии. Те, что были пойманы на грабежах и разбоях и оказались в итоге в тюремном замке, были дополнительно приговорены к разным срокам каторги. Их ждал либо долгий путь к Байкалу – на строительство Кругобайкальского почтового тракта, либо в предгорья Салаирского кряжа – добывать уголь или железную руду в моих шахтах. Остальные будут погружены на баржи и препровождены на поселение вдоль Чуйского тракта, на землях Южно-Алтайского округа Томского гражданского правления.

И в каждой группе, по сведениям жандармов, присутствовал член тайной польской организации, начавшей готовить восстание. Штаб-офицер, задействовав помощников, активно вербовал осведомителей, допрашивал подозрительных и отслеживал деятельность тех, кто уже поселился в Томске. Все им спокойно не жилось….

Клуб, организованный моим Варежкой для Карины Бутковской, послужил прекрасной приманкой для заговорщиков. С чего-то они решили, что вольно живущая польская девушка, обладающая к тому же собственной недвижимостью в губернской столице и некоторыми связями в администрации края, охотно станет помогать. Карина не стала разочаровывать земляков, с энергией включившись в подпольные махинации. В подвале ее клуба даже образовался небольшой склад ружей. Она же заказывала у кузнецов Татарской слободы лезвия кос – привычное оружие польских бунтовщиков. Естественно, обо всех своих операциях мадемуазель Бутковская докладывала Иринею Пестянову, от которого рапорт раз в неделю попадал уже на стол Кретковского.

В это же самое время Дмитрий Иванович Тецков с Николаем Наумовичем Тюфиным оформляли товарищество на вере по обустройству и последующей эксплуатации Томского речного порта. Составлялись сметы на строительство. Закупались лес, кирпич, кстати сильно подорожавший, и ломаный камень для засыпки причалов. Велся наем рабочих. Пока на улицах выли метели, все было хорошо. Компаньоны души друг в друге не чаяли. Николай Наумович даже сидел за отца невесты на свадьбе градоначальника. Так уж вышло, что шестидесятилетний пароходный магнат увидел однажды семнадцатилетнюю дочь одного из тюфинских приказчиков и влюбился. А почему нет-то, если здоровья в этом здоровом сибирском мужике на пятерых хватило бы?

Потом пришла весна. Деньги, выделенные товарищами, большей частью были потрачены. Даже мой вклад и тот пошел в дело. И надо же такому случиться – неожиданно растаяли дороги. От Черемошников до центра Томска всего ничего, но грузы везти как-то надо. В общем, пароходчики решили найти еще одного инвестора – специально на устройство нормального, как почти во всем городе, дорожного покрытия. И нашли. Иосифа Михайловича Лавицкого, который прекрасно понимал, что вылетит из теплого кресла питейного надзирателя, как только блудный губернатор вернется.

Лавицкий выписал вексель. Его учли в Сибирском общественном банке и открыли компаньонам финансирование. Наняли новых рабочих, договорились с полковником Кошелевым, чтобы тот силами солдат арестантской роты организовал выработку отсева и щебня в паре верст выше по течению Томи. Ни счастливый молодожен, ни тюменский купец Тюфин и предположить не могли, что все их начинание окажется в опасности, стоит только жандармам арестовать питейного надзирателя.

Причем не только и не столько за польскообразную фамилию, как за его заигрывания с подпольщиками. Караваевскую банду уже перебили, а другие методы решения проблемы чиновнику в голову не пришли. Вот он и решил соединить ужа и ежа – подговорить заговорщиков устроить покушение на губернатора: одновременно и устранение неудобного начальника, и политическая акция. И даже оказал финансовую поддержку «тайным борцам за свободу». А когда Лавицкого выводили из ворот его усадьбы под белы ручки, еще и орал о произволе и коррупции на всю улицу, чем привлек внимание многочисленных зевак.

Иосиф поехал в подвалы жандармерии, а Варежка с майором Катанским – новым заместителем Киприяна Фаустиповича, остался проводить в усадьбе обыск. И так это у них неряшливо получилось, что они, случайно опрокинув подсвечник, устроили небольшой пожар в кабинете. Пламя быстро потушили, но некоторые бумаги пропали безвозвратно. Те, что касались Захария Цибульского, конечно.

– Цибульский? – надул щеки майор. – Тоже, поди, поляк и злодей?

– Может, и поляк, Константин Петрович, – нашелся Варежка. – Только этот поляк – наш. Правильный. Свой, сибирский поляк.

– Ну смотри, коли так! – погрозил пальцем Катанский и «не заметил», как «сгоревшие» бумаги переместились в карман Иринея Михайловича.

А на следующий уже день правление единственного в крае банка, председателем которого был Тецков, отозвало вексель Лавицкого. У Дмитрия Ивановича Тецкова тоже были в городе недоброжелатели. Управляющему пришлось потребовать у компаньонов-портостроителей обеспечения на уже истраченную сумму. А откуда бы им это самое обеспечение взять? Пароходовладельцы всю зиму платили людям жалованье, а прибылей не имели. Да еще перед открытием навигации следовало машинам профилактику делать, а это опять расходы.

Нашелся бы кто-нибудь смышленый, подсказал бы матерым купцам, что можно ведь и к Гинтару Теодорсовичу обратиться, тот охотно давал деньги в кредит под обеспечение долями в бизнесе. Но оба были раздражены навалившимися неприятностями, заподозрили компаньона в несостоятельности и успели наговорить друг другу гадостей. Ладно хоть догадались отложить раздел имущества до возвращения третьего инвестора – меня. И пока остановили работы в Черемошниках. Дети в песочнице, едрешкин корень!

Конечно, жандармы в свете этаких-то событий вовсе не горели желанием закрыть «польский» клуб мадемуазель Бутковской, и Стоцкому не оставалось ничего более, как всерьез приняться за нигилистов. В это время как раз господа Потанин и Ядринцов испросили дозволения в Томском губернском правлении на проведение цикла лекций красноярского учителя Серафима Шашкова. Фризель радостно перепоручил полицмейстеру проведение цензурной экспертизы и на всякий случай отправил в Санкт-Петербург телеграмму.

И тут я нанес новый удар. В губернскую столицу доставили столичные газеты со статьями, посвященными моему докладу в Вольном экономическом обществе. Естественно, я понятия не имел, о чем именно собирался говорить гость из Красноярска. В памяти о самом Серафиме Серафимовиче Шашкове ничего не сохранилось, но конспекты, по которым должен был читать лектор, удивительнейшим образом совпали с тем, чем я развлекал обывателей в Николаевском зале столичной магистратуры. Стоцкий уже было собирался поставить свой автограф под дозволением, но не успел. Его вызвал к себе Павел Иванович Фризель и продемонстрировал депешу от губернатора. Фелициан Игнатьевич начал понимать, что окончательно запутался и вообще ничего не понимает из того, что в этом чудном городе происходит.

Я уже говорил, что Стоцкий был и раньше знаком с подполковником Суходольским? Нет? Ну так вот. Новый томский полицмейстер свел знакомство с Викентием Станиславовичем, еще будучи чиновником по особым поручениям при прошлом губернаторе. Будущий командир казачьего полка, тогда инженер-капитан, как раз в то время заканчивал строительство укреплений на Бийской линии, а зимы проводил в Томске. Потом пути двух офицеров разошлись, но доброжелательное друг к другу отношение осталось. Вот к моему строителю Чуйского тракта Фелициан Игнатьевич и отправился за разъяснениями.