Блик - Рейвен Кеннеди Страница 37

Что-то мелькает в его глазах, но что именно – мне не дано понять.

– Не думаю, что мне сейчас нужно что-то делать, Золотая пташка, – тихо говорит он.

Ярость клокочет во мне, как морское чудище, на поверхность прорывается ее сила.

– Да пошел ты! – выплевываю я, с языка сочится кислота, достаточно горячая, чтобы выжечь холод в моей душе. – Ты все это спланировал, да? Ты каждый раз манипулируешь мной, заставляя все подвергать сомнениям!

Выпаленные в ярости слова заканчиваются кашлем, но он не гасит мой гнев.

На лице Рипа не видно раскаяния, бездонные черные глаза не изменились.

– Я нахожу смешным, что ты так легко обвиняешь меня в манипуляции, тогда как сама годами закрывала глаза на то, чем занимался твой возлюбленный царь.

Не успев опомниться, я поднимаю стоящий у ног пузырек и швыряю в Рипа.

Он поднимает руку и ловит его – тот со шлепком прилетает ему в ладонь.

– Это неправда! – кричу я и запускаю руки в волосы, тяну за них, словно могу вырвать из черепа эти жестокие слова.

– Перестань себе врать, – с приводящим в бешенство спокойствием возражает Рип.

В эту минуту я ненавижу его сильнее всех остальных, вместе взятых.

– Могу поспорить, что это даже неправда, – выплевываю я. – Это ты заставил Ходжата такое мне рассказать?

– Каким бы всесильным я ни был, даже у меня не хватит уловок, чтобы вынудить Ходжата солгать. Иногда мой лекарь невыносимо честен.

В груди пылает огонь, глаза застилает пелена.

– Я тебя ненавижу.

Рип наклоняет голову.

– Твой гнев неуместен, но мне он нравится, – говорит он, мрачно улыбаясь и сверкая острыми клыками. – Каждый раз, как ты даешь ему чуточку больше воли, я вижу тебя отчетливее, Золотая пташка.

У меня дергается мускул на подбородке.

– Ничего ты не видишь.

– О, отнюдь, – возражает он низким, хриплым голосом. Словно два камня стучат друг о друга, высекая огонь. – С нетерпением жду, когда увижу тебя целиком. Когда ты забудешься, когда, наконец, выпустишь гнев на волю, твоя ярость осветит натуру, которую ты прячешь. – Сейчас он похож на того, кто добыл себе победу, бахвалясь своим превосходством. – Надеюсь, ты будешь гореть так ярко, что обратишь своего Золотого царя в пепел.

Я бросаю на командира испепеляющий взгляд.

– Пошел вон.

А он, этот ублюдок, мне ухмыляется.

Рип плавно встает, шипы выступают из его спины и рук – он как дракон, расправляющий крылья.

Он смотрит на меня, но текущие из глаз слезы затуманивают мне обзор. На долю секунды лицо командира смягчается, а в беспощадных глазах отражается что-то отличное от высокомерия.

– Хочешь знать мое мнение? – тихо спрашивает он.

– Нет.

– Ну а я все равно тебе скажу.

Я ехидничаю:

– Какой паинька.

На миг на его губах появляется веселая улыбка.

– Ты, может, уже и не за решеткой, но по-прежнему заперта в клетке. И, думаю, отчасти хочешь там и остаться, потому что боишься.

Я скрежещу зубами, ленты сжимаются, как кулаки.

– Но… – продолжает Рип, делая шаг ко мне и вторгаясь в мое пространство. Его невидимая аура слегка касается моей кожи, словно пробуя ее на вкус перед укусом. – Думаю, другая твоя половина, та, которую ты подавляешь, готова стать свободной.

С каждой секундой пульсация в венах ощущается как гром, как вспышка молнии.

– Тебе бы этого хотелось, да? Уничтожить меня?

Командир смотрит на меня с выражением, похожим на жалость.

– Нет. Ты забываешь: я знаю, что ты такое. Ты намного сильнее, чем хочешь казаться.

Я сдерживаю дрожь, чтобы не показать ему, как задевают меня его слова, как сильно они на меня влияют.

Вскидываю голову и, насколько мне это удается, притворяюсь уверенной.

– Я не перейду на твою сторону. Я всегда буду выбирать его.

– О, Золотая пташка, ради твоего же блага надеюсь, что это неправда.

Рип выходит из палатки, его отступление лишает меня оставшихся сил, отчего я чувствую усталость и слабость.

Какое-то время я могу только таращить глаза.

Затем поднимаю с земли узелок со снегом, что я уронила, и снимаю платье, чулки и перчатки. Беру раскрошенные пионы и набиваю ими меха под головой, а потом опускаю на койку отяжелевшее тело.

Слова Рипа беспощадно вертятся в голове, пока я представляю растущий живот Мист, треснувшее отражение Мидаса, ленты, напавшие на Ходжата.

Прижимаю к глазам холодную ткань и убеждаю себя, что влага в них от растаявшего снега, что боль в голове хуже боли на сердце.

Думаю, командир прав. Я должна научиться врать лучше, потому что себе я уже совсем не верю.