Джунгар. Обитель духа - Ольга Погодина Страница 35

– Мы уже ушли вниз по Уйгуль. Четыре дня кочуем. Все снегом занесло, такой холод… Илуге, что нам делать? Хотели вернуться в верховья, но боимся погони. А останемся здесь – замерзнем же, если костер жечь не будем. А они сюда рано или поздно все равно придут. Баргузен говорит – надо уходить дальше, за Горган-Ох. Авось отсидимся.

– Этого я не говорил, – слышится из-за ее спины. – Я сказал, что это один из путей. На крайний случай. Через Горган-Ох мы здесь только по льду сможем перейти, а река еще ох как не скоро станет. Да и даже если перейдем, подохнем там все равно. Все равно подохнем!

Голос ожесточенный, злой. Рыжая плачет, утирая слезы кончиком косы.

– Илуге! Что сделать, чтобы ты выздоровел? Я такой болезни никогда не видела. Я не знаю, как быть.

– Надо ехать, – говорит он и пытается встать.

– Куда? Куда ехать? Мы уже все, что было из припасов, съели почти! Ни лука, ни стрел не взяли. Если не добудем еды – тоже пропадем…

– Надо… ехать… – бормочет он. В висках шумит все сильнее, и сквозь этот шум он уже слышит шелест невидимых крыльев, он уже снова перед мостом из конского волоса. А по ту сторону реки…

Тьма. Воин возникает из темноты. Он идет по качающемуся мосту, словно ничего не весит, но каждое движение выдает в нем силу – литую силу опасного хищника. Зверь пришел, чтобы убить его. Снова. Илуге сжимает меч в онемевших пальцах. У него нет шансов победить. В красноватых отсветах лицо противника похоже на маску, какую надевает шаман на камлание, – шершавая кора вместо щек, черные дыры на месте глаз и рта. Из глаз глядит тьма. Удар!

Илуге встречает его, позволив посоху скользнуть туда, куда ведет его инерция, мягко уходит в сторону и бьет с разворота. Мост качается, противник начинает проваливаться в пропасть. Острый конец скипетра вонзается ему в плечо, разрывает плоть до кости. Илуге дико кричит от боли. А мертвец, ухмыляясь, снова на мосту, – зацепив Илуге, будто рыбу гарпуном, он вновь обрел равновесие.

Илуге с яростью, застилающей глаза, делает шаг вперед, на мост, вырывая лезвие из плеча. Его меч слишком короток, но это вопрос быстроты, терять ему нечего. Под ногами – поющая пустота, полнящаяся странными, гулкими вздохами, полными невыразимой печали. Мост под его ногами, ногами смертного, угрожающе скрипит.

Мертвец отступает на два шага и ждет. Чего? В железном небе грохочет, словно Эрлик, покровитель кузнецов, кует новую звезду на своей чудовищной наковальне. Голова Илуге разрывается от боли, ноги теряют опору… Он прыгает назад, почти не надеясь ощутить почву под ногами. Падает, и склизкий камень под щекой кажется ему благословением. Почему противник не сбросил его в пропасть?

Удар! Скипетр ударяет о камень там, где только что была его голова. Осколки брызжут во все стороны, резкая боль и что-то теплое стекает по подбородку. Кровь?

Противник уже почти ступил на землю. Тогда – конец. Илуге еще не успел встать во весь рост, он из своей позиции выворачивается влево, отталкивается от земли левой рукой и бьет ниже, целясь в пах. Удар! Ему почти удалось – меч ощущает сопротивление кожаного панциря, распарывает его… Свистит скипетр, со всего маха ударяя его по спине, – так, что из легких выбивает весь воздух. Силясь вздохнуть, хрипя, Илуге пытается вдохнуть, когда бронзовый шлем закрывает небо. Тьма…

– Вот они! – Из-за сопки вылетают всадники с бунчуком из бычьих хвостов – тотемом баяутов.

Жеребец под ним нервно перебирает бабками. Красивая масть – серый в яблоках. Подарок отца. Они одно целое, уже давно.

Степь умыта недавним летним дождем и свежа, словно поцелуй девушки. Он хорошо помнит этот вкус, вкус теплых и нежных поцелуев в полутьме у догорающего костра, когда…

Баяуты все ближе, видны орущие что-то на чужом языке рты. Они ждут их, выстроившись в линию, упругие и сосредоточенные, словно кижуч, идущий на нерест. Отец высоко поднял руку: когда махнет, нужно все сделать быстро, очень быстро. Ошибки не должно быть, даже в первом бою.

Краем глаза он замечает движение отцовской руки, и, прежде чем она опустится, он уже до уха натягивает тетиву. Баяуты уже на расстоянии выстрела, и они тоже тянут стрелы из колчана. Все решат мгновения. Стрела со свистом уходит вперед. Промахнулся! Он промахнулся. От досады хочется взвыть, но некогда, нельзя. Нужно рвануться с места как можно быстрее – неподвижные, они служат хорошей мишенью, и весь расчет на то, что баяуты пошлют стрелы туда, где их в это мгновение уже не будет. Поэтому резко вбок – и вперед по широкому кругу, навстречу визжащим ублюдкам! Промахнулся? Пусть – сейчас он вернет свое, и отрезанные уши врага еще украсят его пояс!

Рядом с виском свистнула стрела, обдав волной воздуха. Хвала Аргуну, пронесло! Где-то сзади истошно заржала лошадь, в которую попали. Чья? Оглянуться назад некогда – прямо на него прет редкозубый баяут с совершенно диким лицом, размахивая над головой ужасающего вида топором. Если такой попадет в него или в коня…

Он бросает коня вправо – умница Ойдо, мгновенно подчиняется, и теперь баяуту труднее достать его, – если, конечно, тот не левша. Правда, он и себя лишает удобной позиции – но не зря же дед научил его метать нож? Он бросает широкий обоюдоострый клинок так, как его учили, – развернувшись на полкорпуса, с левой руки быстрым движением назад. Есть! Нож воткнулся в спину, а что дальше – нет времени, он скорее чувствует, чем видит, нацеленную на него стрелу. Соскользнуть с седла, прижаться к коню сбоку, вцепившись в седло, – давай, Ойдо, не подведи, Облачко! Пронесло! Можно метнуть еще нож, пока баяут открылся, вытаскивая следующую стрелу из колчана. Ножом грудные пластины не пробить, а вот бок, где панцирь крепится кожаными ремешками, не прикрыт, и он бросает второй нож. Больше у него нет. Но и этот поражает цель – баяут, нелепо взмахнув руками, слетает с седла. Вторые уши!

Он счастливо улыбается. Не стыдно перед отцом!

Он с размаху влетает в гущу схватки, Ойдо, кусаясь, с пронзительным яростным ржанием сшибается с гнедым конем, на котором восседает здоровенный мужик, обросший рыжей бородой. У него, должно быть, даже уши волосатые! В одной руке он держит меч, в другой – топор, светлые свиные глазки заливает пот.

С мечом на него лезть глупо, и он пытается достать коня, полоснув по грудной мышце. Гнедой встает на дыбы, баяут бешено орет что-то, и он всем телом чувствует страшный удар, обрушившийся сзади. У Ойдо вырывается какой-то человеческий вопль, и в этом крике он слышит смерть. Молотящие по воздуху белые бабки подламываются, и он летит кувырком под ноги мечущихся коней, ощущая вкус крови. У смерти голубые глаза, он успевает увидеть их прежде, чем его голова коснется земли…

У всех остальных – вожди да князьки, а у джунгаров – ханы. Этим они подчеркивают свое высшее предназначение, волю Вечно Синего Неба, которое благоволит своим избранникам. Однако и под Вечно Синим Небом находятся те, кто лелеет злобу в своем сердце и осмеливается оспаривать заведенный предками порядок вещей.

Темрик, хан джунгаров, имел все основания беспокоиться за свою жизнь. Он был уже стар. Четверо его сыновей – четверо рослых бесшабашных красавцев, один за другим ушли за степным волком, своим предком, в Небесную Степь на Поля Аргуна. Двое погибли уже очень давно, в последних войнах, покрыв себя и род Темрика неувядающей славой. Оставалось два сына, и Темрик начал готовить обоих себе в преемники. Пять зим назад Юдай, его официальный наследник, умер от пришедшей в племя черной болезни, от которой начинают кашлять кровью и умирают в бреду. Тогда много народу умерло, племя обезлюдело. Темрик был безутешен: Юдай был бы лучшим правителем среди всех его сыновей – самым разумным, самым выдержанным, самым справедливым. Младший сын, Иху, был слишком ветреным и бесшабашным, но Темрик отдал ему всю свою любовь и заботу, которую раньше боялся показать остальным сыновьям из боязни быть обвиненным в слабости. Иху в эту зиму исполнилось бы всего двадцать три. Но весной он с двумя шуринами – зятьями Темрика – поехал поохотиться. Ничто не предвещало беды. Однако обратно Иху принесли со стекленеющим взглядом и вялым, бесчувственным телом: по рассказам, его неудачно сбросила лошадь. Темрик, в свое время славившийся силой, вышел из юрты и свалил провинившегося коня с ног одним ударом пудового кулака. И заплакал. Иху пролежал неподвижно еще несколько дней, а потом перестал дышать.