Дом последней надежды - Екатерина Лесина Страница 32

…мудрейший Умару послал слугу, едва ли не столь же древнего, как он сам. И этот белобородый старик, вида самого благообразного, восседал в повозке.

Алый стеганый халат.

Высокая шапка.

Резная трость с навершием в виде птицы. И печаль в очах…

Свиток, перетянутый шнуром. Красная сургучная печать, что рассыпалась при прикосновении, и, стало быть, дело не обошлось без магии.

— Собирайтесь, — велел старик, глядя мимо меня. — Мудрейший Умару ждет…

Он милостиво позволил мне прочесть свиток.

Хитросплетенье слов. Вязь символов. И едва ощутимая насмешка, будто он, мудрейший, знал обо мне куда больше, нежели я сама… и не только обо мне.

Слуга проводит.

Вот только потесниться, чтобы и я могла присесть в повозку, он не соизволит, а взять рикху… нет, я была бы не против, однако, с другой стороны, идти недалеко.

Откуда я знаю?

Не я.

Иоко.

И собиралась я быстро, ибо нехорошо заставлять ждать человека, от которого, возможно, зависит твое будущее. И пусть правила требовали собираться не спеша, составив наряд минимум из пяти шелковых платьев, которые бы сочетались друг с другом, не говоря уже о такой мелочи, как прическа и лицо…

Умывание.

И выщипывание бровей, которые давно следовало бы удалить воском. Плотный крем, выравнивающий кожу. Толстый слой рисовой пудры, который придал бы коже нужную белизну.

Черный лак для зубов.

Беличьи кисти… у меня сохранились остатки прежней роскоши, но думаю, мудрейший Умару как-нибудь перенесет меня в обычном виде. Единственное, что я позволила себе — черную бархатную каплю на щеке, знак вдовства и глубокой сердечной печали…

Моя безымянная девочка — имя она себе так и не придумала — споро собрала волосы в гладкий узел, который перетянула простым шнурком. И кимоно подала темное, лишенное всяких украшений.

— Спасибо, — я кивнула, именно так и должна выглядеть вдова-просительница.

Скромно, сдержанно и…

…и слуга одарил меня хмурым взглядом. Он поджал подведенные алой краской губы и отвернулся.

Ах да, зонтик.

И девочка.

Она молча пристроилась за мной. Когда только успела облачиться в чистое платье? Правда, то было несколько коротковато, и, похоже, вопрос одежды встал куда раньше, чем я ожидала.

Старик цокнул языком, и ослик его послушно засеменил по улочке. К счастью, животное было то ли старо, то ли с рождения степенно, главное, что мы вполне успевали за повозкой.

А ехать и вправду было недалеко.

Почтенный Умару жил на соседней улице. Дом его, огороженный каменным забором, на котором вольготно устроилась стая кошек, был велик и роскошен.

Изогнутые шляпы крыш.

И кованые драконы, примостившиеся на ребрах их.

Горная сосна, что склонилась над вратами, даруя спасительную тень. И дорожка из речного камня. Ощущение тишины и прохлады.

Сойка в ветвях.

Лавка.

Сам старик, разложивший на земле доску для игры в но. Он сидел, будто дремал, но стоило мне сделать шаг, как очнулся и встал, протянул руки навстречу.

— Вот ты и дошла до меня, девочка, — произнес он.

— Да…

Закружилась голова.

Это от ароматов хвои и смолы, горячего чая и земли, травы, неба… кто сказал, что небо не пахнет? Скоро гроза, и близость ее я ощущала остро…

— И это хорошо… что Мэйкин заставил идти тебя пешком? Старый пройдоха… утомилась? Присядь… а ты, зануда, принеси гостье чаю. Он больше заботится о моем статусе, нежели я сам… на редкость упрямый человечишко. Уж я ему твердил, что правила правилами, а люди людьми… твою матушку вот взять, правила она блюдет, да только света в душе не прибавляется…

Слуга удалился, всем видом своим выражая несогласие.

А мудрейший Умару, почесав кошку за ухом, произнес:

— Серым по серу… белым по белу…

Его голос доносился откуда-то издалека, но это было неважно. Все было неважно… я перестала существовать, но не умерла, а будто сделалась частью чего-то большего.

Мира?

Малого, запертого в этом дворе, огороженного заклятым забором. Я была древней сосной, помнившей еще времена, когда Острова были безлюдны, и родником в корнях ее, сойкой… травой и домом… и улицей, и…

Я очнулась, когда в лицо брызнули водой.

— Вот, значит, как оно… — Старик вздохнул.

Старик?

Он помнил времена, когда крохотное семечко пробудилось в каменистой почве. И гора треснула, открывая путь ледяной воде. Его крылья…

Я моргнула, избавляясь от наваждения.

— Порой мы узнаем куда больше, чем желаем… — Старик усмехнулся… он и вправду был стар, даже по меркам своего племени, что уж говорить про людей.

— Вы… меня убьете?

— За что?

— Не знаю… я ничего не знаю о драконах…

…кроме того, что они невыразимо прекрасны, особенно шелковые и вышитые. А этот… жаль, я бы не отказалась увидеть его в истинном обличье…

— Истина то, что мы ею считаем.

— Вы и мысли читать умеете?

И тогда нет смысла скрываться, он и без того знает обо мне все, о той мне, пришедшей извне и сейчас…

— Не стоит бояться, дитя человеков. — Дракон коснулся моего лба прохладной ладонью, и страх отступил, а с ним и беспокойство, и гнев, и многие иные эмоции, о которых я и не подозревала. — Все идет как должно…

Я сидела на траве, и трава была мягка, что ковер. Я держала в ладони чашку, ощущая каждую неровность на костяном боку ее. Кажется, я пила отвар, одновременно и горький, и сладкий.

И смотрела в синие глаза ящера.

А он разглядывал меня.

— Я знал мастера Уно, и его отца, и отца его отца… люди живут быстро. — Дракон курил трубку. Чубук ее был изогнут, как радуга, а с колыбели табачной свисали семь камней на серебряных нитях. И при каждом движении камни покачивались, осторожно касаясь друг друга гранеными боками.

И раздавался мелодичный перезвон.

А может, он лишь чудился мне, как и терпкий запах дыма? Изо рта дракона выкатывались пушистые клубки его, которые, поднимаясь выше, разрастались и превращались в облака.

— Но один из рода их когда-то давно… очень давно… оказал мне услугу и не попросил ничего взамен. — Дракон взмахнул рукой, и рукав кимоно его, черный, расшитый тонкими нитями водорослей, поднялся волною, чтобы спугнуть очередное облако. — И тогда я одарил его сына… он передал дар с кровью своему… мне стало интересно.