Дело жадного варвара - Хольм ван Зайчик Страница 32

Непроизвольно соблюдая уже успевший, как оказалось, вчера возникнуть ритуал – демонстративное полное равенство и отсутствие формальной подчиненности кого-либо кому-либо, Баг с Богданом договорились встретиться на ничьей территории. Почему-то даже мысли не возникло, что Богдан поедет в кабинет к Багу, в следственное управление Палаты наказаний. И не возникло мысли, что Баг поедет к Богдану в Возвышенное Управление этического надзора, в его кабинет. Да и странно это было бы – в отчий-то день.

Они встретились у Ябан-аги. Тот только диву дался – преждерожденный Лобо явился не один и даже не посмотрел на свой именной табурет, а сразу прошел вместе со своим спутником к обыкновенному, для простых смертных, столику; но опытный старый кабатчик взял себя в руки с похвальной быстротой. Его подстерегал еще один удар – драгоценный преждерожденный Лобо из питья заказал себе… страшно выговорить… только кофей! Черный кофей! С утра!!

В ранний час отчего дня напарники оказались в еще полусонной харчевне одни – если, конечно, не принимать во внимание вечно бродящего по астралу йога Алексея Гарудина и его неизменную, как всегда уже полупустую, кружку пива. Баг ткнул пальцем в сторону Гарудина и сказал Богдану:

— Это Алексей, йог.

Потом указал на Бага и сказал йогу:

— Это Богдан Оуянцев, минфа.

Йог чуть моргнул опущенными веками, и уровень пива в его кружке существенно понизился. Богдан уважительно поджал губы и с пониманием поглядел на Бага. Истинно свободный человек достоин всяческого почтения, говорили его глаза.

Подошел Ябан-ага и принял заказ, мимоходом пополнив кружку просветленного.

Через десять минут Баг лихо завтракал; видно было, что он ушел из дому, ни крошки не кинув в рот. Богдан, преданно и заботливо накормленный в четыре руки, лишь поклевал за компанию какой-то острый салат, да запил бокалом мангового сока.

— Знаешь, еч Богдан, — за обе щеки уплетая дымящиеся, раскаленные цзяоцзы, сказал Баг. — Ко мне вчера кот пришел…

— Какой кот? — не понял Богдан.

— Рыжий такой… С наглой мордой.

— И как он пришел?

— Элементарно, еч Богдан, элементарно. Ввалился в квартиру, залез на диван и уснул, будто всю жизнь там спал.

— Ну, так что с того? — На лице Богдана было написано недоумение.

— Да ничего, в общем-то. Просто сегодня утром я проснулся от того, что этот наглый котяра забрался мне на грудь и смотрел – неотрывно так, пока я глаза не открыл. Знаешь, это довольно забавно: просыпаешься и видишь щекастую рыжую морду с немигающими глазами… Это я все к тому, — Баг отправил очередную пельменину в рот, — что, когда я проснулся нос к носу с котом, мне пришла гениальная идея. Это было как озарение.

— И у меня появились некоторые соображения. Правда, без вмешательства братьев наших меньших. Просто я мысленно по десять раз все вчерашние беседы со свидетелями в уме прокрутил. Бумажки писать будем?

Баг усмехнулся. По лоснящейся от жира пельменей щеке пробежал глянцевитый блик.

Йог Алексей вдруг шумно вздохнул.

— Будем, — сказал Баг. — У меня действительно гениальная идея. Не хочу, чтобы ты, хитрый законник, имел возможность сделать вид, будто она и твоя тоже.

Вот и еще ритуал сложился, подумал Богдан, доставая из одного из бесчисленных карманов варяжской ветровки блокнот. Что, интересно, сказал бы Учитель наш Конфуций, увидев, как быстро и как невзначай зарождаются правильные, сообразные церемонии… Наверное, одобрил бы. Сообразное – оно сразу заметно, и в душу входит легко и приятно.

Идею надо было написать максимально доходчиво. Потому что ничем, кроме правильно подобранных слов, убедить собеседника в ее справедливости было невозможно. Бог весть, как там с идеей Бага, но свою идею Богдан и впрямь считал гениальной. У нее был единственный недостаток – ее ничем нельзя было подтвердить.

Поэтому Богдан писал долго и старательно, вдумчиво взвешивая не то что каждое слово – каждую запятую. Может быть, со времен первого в жизни государственного экзамена на общегуманитарную степень сюцая он так не мучился над текстом.

Впрочем, не меньше страданий терпел сейчас и его напарник. От усердия он даже кончик языка прикусил.

Через пять минут Богдан прочитал: «Этот благоухающий хмырь Ландсбергис ляпнул про то, что у всех свои способы пополнять финансы, будто знал, что Бибигуль получила перевод, и проговорился. То ли по злобе, то ли от зависти. То ли нарочно, то ли непроизвольно. Если человек не следил специально за другим человеком, откуда он мог это знать. А к тому же он покинул территорию ризницы в ноль пятьдесят три, то есть мог отключить сигнализацию».

А Баг прочел: «Во-первых, цзюйжэнь Берзин Ландсбергис в течение почти половины временного интервала между уходом Хаимской из хранилища в канцелярию и началом взлома находился на территории ризницы, а значит, вполне может быть тем человеком, который отключил сигнализацию. Во-вторых, то, что он абсолютно достоверно прошел через охранный пост и зарегистрировал уход до начала ограбления, обеспечило бы ему абсолютно надежное алиби на случай, если бы мы приняли версию грабежа со взломом. В-третьих – но это, по-моему, самое подозрительное – он, даже если бы не был замешан в преступлении и искренне подозревал Бибигуль Хаимскую, поступил вопиюще аморально, не сказав нам о своих подозрениях открыто и честно, в присутствии подозреваемой, а попытавшись мерзкими намеками набросить на нее тень. Более всего это похоже на сознательное стремление навести нас на ложный след».

Они даже не засмеялись. Не улыбнулись даже. Наоборот, подняли взгляды от записок друг на друга и долго, серьезно смотрели один другому в глаза.

«Его мне Господь послал», — думал Богдан.

«Это карма, — думал Баг. — Что тут сделаешь».

Никто из них ничего подобного вслух, разумеется, не сказал.

— Ты как кота-то назвал? — спросил Богдан.

— Никак пока.

— Назови судьей Ди.

— Это мысль.