Русич. Последняя битва - Андрей Посняков Страница 26

Иван, как и обещал, заявился не один – с супругою. Приехали чинно – в возке, обитом зеленым бархатом, запряженном тройкой вороных лошадей с красными лентами, вплетенными в гривы. На облучке сидел кучер – один из дворовых парней, позади возка, поднимая дорожную пыль, скакала свита. Ехали, правда недолго, меньше чем с полверсты – однако ехали, блюли боярскую честь – хоть и близко, да нельзя именитому вотчиннику в гости пешком ходить, на то он и боярин, а не какой-нибудь шпынь. Хорошо ехали, весело – у новой избы Михряя остановились. Иван вышел из возка первый, помог выбраться боярыне. Обидовский староста Никодим Рыба, плотный, осанистый, темнобородый, и сын его Михряй, принаряженные, встретили боярскую чету глубоким поклоном, как, впрочем, и все собравшиеся гости, в числе которых был и Захар Раскудряк, и цыганистого вида тиун Хевроний Охлупень. Какой-то малец лет шести-семи, расталкивая других, пролез пол ногами взрослых, заканючил:

– Дайте, дайте на болярина-батюшку посмотрети! Ну хоть одним глазком глянуть.

– Нешто не видел? – Кто-то из ребят постарше ловко отвесил мальцу леща. – Ладно, смотри, тюря!

– Господи! – Мальчуган засиял и восхищенно перекрестился. – Красота-то какая! Оба – ровно солнышки – светятся.

И в самом деле, Иван и Евдокся оделись, как и подобает сиятельной боярской чете. На Раничеве красовался байберековый кафтан – желтый, с шитыми серебряными узорами, поверх кафтана – опашень темно-голубого бархата с маленькими золотыми пуговицами, украшенный тоненькой плющеной проволочкой – битью. Поверх опашня была небрежно накинута темно-красная однорядка с завязками из желтого шнура. Наряд довершали зеленые сафьяновые сапоги и алый шелковый пояс.

Боярыня, естественно, выглядела ничуть не хуже мужа: поверх алого, до самых пят, саяна, меховой торлоп, украшенный бисером и золоченым шитьем, на голове – небольшая стеганая шапочка – шлык, волосы же убраны под убрус – широкий цветной платок-покрывало. Не очень-то хотела Евдокся надевать и торлоп и убрус – жарко, а все же пришлось, традиции есть традиции. Негоже непокрытой головою да приталенным саяном народ шокировать, тем более не простая дева – боярыня!

Выйдя из возка, Евдокся улыбнулась и, ответив на поклоны, порыскала глазами в толпе.

– Здрав будь, батюшка боярин, и ты, боярыня-матушка! – Подойдя ближе, еще раз поклонились хозяева новой избы – староста Никодим и сын его, Михряй, здоровенный – в отца – детина, один из лучших Ивановых воинов. Смущенно улыбаясь, стоявшая рядом с ним васильковоглазая красавица дева в синем нарядном сарафане и жемчужной кике с поклоном протянула дорогим гостям хлеб-соль. Иван отломил от каравая кусочек, пожевал, усмехнулся:

– Ну так и будем на пороге стоять, кланяться? Давай, Михряй, хозяин младой, веди, показывай свои хоромы!

Здоровяк покраснел, засмущался, а отец его, Никодим, давно уже не скрывал радость – не каждого так вот боярин жалует!

– Прошу, прошу, проходите! Эвон, сени – мы там столы накрыли, ну а для женщин – в горнице. – Староста светился, как молодой месяц. – Супружница моя там хозяйничает да жены иные – Захара Раскудряка, Хеврония…

– Вот это правильно! – одобрил Раничев. – Нечего женам по домам сидеть, прятаться. Чай, тоже люди – пообщаться да повеселиться охота.

– Для веселья и скоморохи позваны!

– Скоморохи? Отлично! – Усаживаясь за стол, Иван потер руки. – Ну, Никодиме, наливай-ка зелена вина!

– Уже налито, боярин-батюшка! Эвон, в кубках да в братине.

– В братине? – Раничев с удивлением осмотрел изрядных размеров корец. – Это кто ж такую осилит?

– А тот, чья изба.

Иван расхохотался:

– Ну, Михряю-то этого еще мало будет.

Сели, выпили, закусили. Не сказать, чтоб на столе особые изыски были – откуда они у простых крестьян, пусть даже и не далеко не бедных? – так, имелось кое-чего покушать. Каши – просяная, да полбяная, да гречишная, кислым молоком заправленные; кисели – овсяный, пшеничный, ржаной: соленья капустные, огуречные, грибные – бочонок груздей, бочонок белых, бочонок рыжиков; щи капустные да крапивные с мясом, холодец-студень, уха налимья, уха осетровая, уха-белорыбица, калачи, блины с медом, пироги-рыбники, пироги-зайчатники, пироги-утятники, дичь – зайцы, утки, тетерева-рябчики – жареные, пареные, печеные… Все ли перечислил? Конечно, не Бог весть что, но закусить хватало. Да и выпить – две корчаги пива, корчага хмельного кваса, корчага бражицы, плюс ведро березовицы пьяной да с полведра – для дорогих гостей – заморского вина-мальвазеи. Иван попробовал – да незаметно выплюнул – кисло! Так, правда и есть – сколько можно хранить-то? Поди, еще по осени куплено.

Когда гости более-менее напились-наелись, Никодим Рыба поднялся с лавки:

– А ну-ка, Михряй, покличь со двора скоморохов!

А тех-то уж звать долго ненадобно было – только кликни!

Забренчали костяные бренчалки, засопели сопелки, засвистели свистульки, забили бубны, загромыхали погремушки, колотушки, трещотки! Опа! Ввалились!

Прошлись колесом – в красных рубахах – на лицах маски-личины. Старший скоморох, тот самый, здоровый, с руками, что грабли: Онцифер Гусля, увидав Ивана, поклонился в пояс. Пока остальные кувыркались, играли, подошел сзади к боярину, маску сняв, шепнул на ухо:

– Знал бы, что ты, господине, здесь главным гостем будешь, ни за что бы платы не взял! Не ты бы – сгинули б мы все в узилище.

Раничев повернул голову, усмехнулся:

– Рад, Онцифер, что ты добро помнишь. Словом бы с тобой перекинуться… Не сейчас, к ночи ближе.

– Поговорим, – серьезно кивнул скоморох. – Дай только знать когда.

– А насчет денег, не переживай, Онцифер, – улыбнулся Иван. – Каждый труд должен быть оплачен – не нами сказано! Ну ступай, весели гостей.

И пошло-поехало веселье, с плясками, песнями, прибаутками. Гости без устали хлопали в ладоши, подпевали, а кто – так, не выдержав, скинул кафтан да пошел выделывать такие коленца – куда там и скоморохам!

Даже Иван… Как увидал в руках у одного из скоморохов коробчатые гусли, так во рту пересохло вдруг. Вспомнились друзья-музыканты: скоморохи Ефим Гудок, Селуян, Авдотий Клешня… соло-гитарист Вадик, Венька-клавишник, ударник Михаил Иваныч. Эх, игрывали когда-то в школьном ансамбле, да и потом не разошлись насовсем, иногда собирались, давали гвоздя – сам Иван пел да дергал толстые струны баса. Эх…

– Гусельки дай, скомороше!

Скоморох – кажется, Кряжа – с поклоном протянул Раничеву инструмент и, вскочив на скамью, возопил громко:

– Эй, цыть всем! Боярин играть будет!

Раничев вышел из-за стола, расправил плечи и, сев на почтительно подставленную кем-то из скоморохов скамейку, положил на колени гусли и задумчиво тронул струны… Хороший пошел резонанс – не хуже какого-нибудь «Корвета» или «Амфитона». Эх, что б еще спеть-то? Что забацать? Какой-нибудь рок-н-ролл, блюз, «Машину времени»? Или вот…