Дракон не дремлет - Джон Майло Форд Страница 25

Неподалеку была скамья, с которой Цинтия могла наблюдать за улицей перед своим домом. Она села, выставив перед собой палку, и принялась наблюдать.

По улице тек непрерывный поток людей, многие, проходя, кланялись слепой старухе. Молодой человек опустился перед ней на колени и попросил напророчить ему удачу. Цинтия произнесла двусмысленный стишок из пьесы Лоренцо и сказала молодому человеку, что у того на дублете слишком много золота, что было правдой. Он в изумлении и ужасе уставился в ее мутные глаза, вложил ей в ладонь золотой флорин и ушел.

Цинтия почти улыбнулась. Затем вновь стала наблюдать.

Вскоре она его увидела: мужчина в буровато-зеленом платье показался из-за угла дома Риччи раз, другой, третий, четвертый. Она дала ему еще раз обойти дом – просто на случай, если это заблудившийся прохожий. Тут появился еще один мужчина и подошел к тому, что в зеленом. Они обменялись несколькими словами. Первый двинулся по улице в сторону Цинтии, второй начал обход вместо него.

Покуда человек в зеленом приближался, Цинтия сидела неподвижно, гадая, не узнал ли он ее, несмотря на маскарад… а может быть, видел ее с самого начала и теперь идет сказать, что игра окончена…

Он прошел справа, даже не глянув на нее, и вступил на мост.

Она выждала тридцать ударов сердца – сколько могла утерпеть – и двинулась за ним.

В центре города он зашагал окольными улочками средь городской толчеи. Цинтия потеряла бы его из виду, если бы слепота и палка не расчищали ей путь.

Наконец он исчез. Цинтия была уверена, что потеряла его, но продолжала идти, надеясь на чудо. И чуть не налетела на него в дверной арке.

Покуда они старались разминуться, дверь открылась, выглянул невысокий человечек, черноглазый, с крючковатым носом, в черном одеянии из грубой материи. Он был молод телом, но во взгляде читалась древняя горечь.

–Добрый день, святая матушка,– проговорил он и сделал странный жест.

Цинтия усилием воли заставила себя не смотреть на него. Страстность исходила от него, как жар.

–Будь благословен,– сказала она и пошла дальше, поводя палкой.

Дверь у нее за спиной захлопнулась.

На следующем углу Цинтия вновь повернула и подошла к дому с задней стороны. Окна были забраны железными ставнями. На второй этаж вела шаткая деревянная лестница.

Цинтия стянула с глаз пленки и зажмурилась – таким ослепительным показался свет. Она осторожно поднялась по лестнице, замирая на каждой скрипнувшей ступени.

Верхняя дверь была не заперта. Цинтия сбросила сандалии и бесшумно скользнула в дом.

В помещении наверху стояла прохлада, тишина и приятный для ее усталых глаз полумрак.

Снизу слышались голоса. Цинтия шагнула через открытую дверь в маленькую, скудно обставленную комнату; сюда голоса доносились отчетливее через отдушину гипокауста. Цинтия припала ухом к решетке.

–…в доме. Девушка заперлась у себя в комнате. Вот и все.

–Вот видишь, как легко напугать тех, чья совесть нечиста.– Это был голос человека, который открыл дверь.

–Синьор…

–Брат.

–Брат,– сказал другой голос,– ты уверен, что врачи в сговоре с тиранами Медичи? Я не вижу…

–Не видишь? Не видишь? Ты шпионишь ради дела свободы, угодного богам, и не видишь? Может, ты что-нибудь от меня утаил?

–Нет, брат Савонарола,– испуганно произнес первый голос.

–Пойми, брат,– произнес страстный голос, уже мягче,– что Италию спасет лишь добрый герцог Миланский. Как только Медичи своим ростовщичеством погубят доблестного Сфорцу, они продадут иФлоренцию, иМилан Восточной империи, дабы Лоренцо Медичи правил, как правит вРиме гнусный Франческо Ровере…

Цинтия отодвинулась от решетки. Значит, Милан. И, судя по клевете, которую возвел на них этот лжец, возможно, иВизантия.

И как только мир выносит такую подлость! Подвесь слово «тирания» перед носом молодого простака, и он побежит, словно за морковкой на палке. И осел будет тащить повозку – кто бы ею ни правил.

Однако теперь Цинтия знала имя: Савонарола. И сумеет отыскать этот дом даже с завязанными глазами. Впрочем, вернется она сюда с гонфалоньером правосудия и отрядом стражников.

Кто-то поднимался по лестнице.

Она замерла, но комната была маленькая. Ее увидят от входа. Она открыла узкую дверь чуланчика, втиснулась внутрь и закрылась изнутри.

Шаги вошли в комнату.

У Цинтии перехватило горло; сердце колотилось так, что казалось, его должно быть слышно, как барабан.

Снаружи донеслось шуршание ткани. Сквозь дверцу чулана отчетливо слышался голос Савонаролы:

–О Максимин Дайя, божественный император, помоги рабу твоему в этот полуночный час, дай Милану, городу тлетворного эдикта, где безбожный Юлиан узурпировал римскую корону, стать твоим орудием уничтожения, да истребится сперва этот город, а затем и сам Милан, и да возродится империя, которой ты некогда правил…

Раздался звук, похожий на хлопок в ладоши.

–Ибо здесь почитают женщин, и евреи разгуливают по улицам…

Снова хлопок.

–Помоги мне, Дайя. Помоги мне, Зевс, друг людей…

На третьем хлопке Цинтия узнала звук – удар кожаной плети о тело.

–Прости меня…

Хлоп.

Вскоре осталось лишь хныканье и мерные хлопки плети. Цинтия задыхалась в душном чулане, пропахшем несвежим постельным бельем, и непроизвольно вздрагивала при каждом ударе. Она по-прежнему сжимала подвеску с голубоватым порошком.

Через десять тысяч лет звуки затихли. Сжимая палку обеими руками, Цинтия ее концом приоткрыла дверцу.

Савонарола, голый, ничком лежал на полу. Из свежих ссадин на спине еще сочилась кровь; под ними были старые, а под старыми – еще более старые. Цинтия обогнула его, не в силах отвести глаза. Ей представилось, как он вскакивает, наставляет на нее плетку, пригвождает ее к стене взглядом и голосом. Однако он не шевелился.

Цинтия вдруг поняла, что еще способна на жалость. Так что, возможно, ее душа не окончательно погублена.

Больше никого на этаже не было, и уж точно не было заложников. Цинтия спустилась на первый этаж. Тут тоже никого не оказалось, даже слуг. Спуска в подвал, если он и был, она не нашла.

Сверху донесся стон. Цинтия надела сандалии и вышла на улицу.

Домой она вернулась почти в темноте, тихонько проскользнула в комнату и начала смывать грим.

Стук в дверь.

–Цинтия?

–Сейчас, отец.– Она зачесала волосы назад, набросила платок и открыла дверь.

Витторио держал свечу и кубок с вином.

–Ты уходила. Где ты была? Я думал… тебя тоже похитили.