Мир пауков. Дельта - Колин Генри Уилсон Страница 13

Пока Симеон объяснял различие, Манефону на затылок опустилась самка слепня, готовясь вогнать в кожу острый хоботок. Очевидно, на насекомое угнетающе действовал едкий запах сока: слепень замешкался, и Манефон, успев схватить его за крыло, с силой отшвырнул. Упавший к ногам Найла слепень тут же вспорхнул в свисающие сверху лианы. Какую-то секунду все шло без изменений, и слепень заковылял вниз – показалось, что сейчас ускользнет. Но тут с ошеломляющей быстротой щупальца обвили насекомое вокруг туловища и умыкнули наверх. Исчезая, слепень неистово жужжал. Через несколько секунд лианы опустились, и дерево опять перестало отличаться от безобидной гадючьей ивы.

– Куда он делся?

– Там в стволе имеется подобие зева, – пояснил Симеон. Представив, что происходит сейчас наверху, все невольно содрогнулись.

Судя по звукам, перемалывающая пищу тысяченожка успела уже отдалиться. Огибать дерево-душегуб было рискованно, поэтому решили возвратиться тем же путем, которым пришли. Тропа, когда вышли, оказалась совершенно свободной от растительности и вид имела почти рукотворный.

– Глядите, возвращается! – окликнул Милон.

Голова тысяченожки, объедающая растительность с края тропы, приподнявшись, смотрела на них; из челюстей сиротливо свисал кусок побега. Решив, видно, что незнакомцы безопасны, она продолжала насыщаться.

– Она, видно, жрет в два горла, – предположил Найл.

Все уставились, приоткрыв от удивления рты. И ведь точно: у тысяченожки было две головы, по одной на каждом конце. Та из них, что смотрела сейчас на людей, была меньше и продолговатее, но работала с такой же исправностью. Ее напарница проглядела довольно много сочных стеблей, особенно по краям тропы, и теперь вторая голова выщипывала их с деликатной аккуратностью, так как у нее было больше времени довершить задачу. Сжевывая побег, который неистово извивался, исчезая в углу рта, голова тысяченожки скользнула плоскими, сонными глазами по людям. Взгляд получился таким неприязненно высокомерным, что люди громко расхохотались, а когда встревоженная тысяченожка, тяжело вздрогнув, зашевелилась быстрее обычного, расхохотались еще громче.

– Что ж, – сказал, отсмеявшись, Доггинз, – у Дельты есть, по крайней мере, чувство юмора.

– Двумя головами эта махина обзавелась не для того, чтобы вызывать смех, – заметил Симеон.

Забавный эпизод развеселил, дальше по тропе двинулись в приподнятом настроении. Идти по свободной от растительности тропе было сплошным удовольствием. Один Найл шел задумавшись, специально держась позади, чтобы не втягивали в разговоры. Двуглавая тысяченожка вызывала удивление, и вместе с тем в этом таился глубокий смысл. Суть уморительной внешности была на деле ох какой серьезной. Даже на первый взгляд было ясно, что это животное – воплощение эволюционной безысходности. Грандиозная жизненная сила Дельты вынуждало несчастное существо расти и расти, пока то не вымахало размером с двухэтажный дом. Получается, теперь оно обречено всю свою жизнь заниматься исключительно насыщением, чтобы поддерживать свое непомерно большое тело. Это делало его уязвимым для врагов, поэтому существо обзавелось двумя головами, чтобы видеть приближение опасности с обеих сторон. Но почему, скажем, не ряд глаз вдоль хребта или вдоль боков? Лучшим вариантом было бы ограничить свой рост и развить более изощренные системы защиты. Но на более удачный выбор бедняге не хватило мозгов…

Незаметно в уме в который уже раз очертился вопрос: что же произошло с человеческой эволюцией? Миллионы лет борьбы сделали человека знатоком искусства выживания. Быстротечной своей эволюцией он создал широкую дорогу, идущую вниз. Тогда почему он был так удручен и растерян, когда комета вынудила его оставить Землю? Почему люди оказываются не способны на подлинное счастье?

В некотором смысле ответ был очевиден: потому что человек неспособен по достоинству оценить жизнь без проблем. Но ведь это же явный абсурд. Ведь он и цивилизацию создал именно для того, чтобы снимать проблемы: проблему пищи, проблему безопасности, душевного спокойствия. Почему, когда проблема наконец-то решена, им овладевает скука и неудовлетворенность?

– Ого, глядите! Вон еще одно из тех деревьев.

До границы леса оставалось уже недалеко, подлесок проредился, и участки между деревьями стали лучше просматриваться. Вместо спутанной поросли под ногами стелилась роскошная трава. В десятке метров, особняком среди небольшой опушки, стояло большое иудино дерево, отражая бледно-зелеными листьями солнечный свет. Оно было, по меньшей мере, раза в два выше тех, что встречались до сих пор, а трепещущие листья придавали ему праздничный вид.

– Может, остановимся под ним передохнуть? – спросил Милон.

Доггинз покачал головой.

– Нет. День уже в разгаре, а идти далеко.

– Да всего каких-то пять минут!

– Времени нет, пойми.

– Попить бы я остановился, а рассиживать ни к чему, – сказал Манефон.

– Хорошо, тогда давай попьем, – не стал упорствовать Милон.

Они остановились и поснимали наплечные мешки.

– Ничего себе! – воскликнул вдруг Доггинз.

– Что там?

– Гляньте, – он указал на землю. Ничего особенного, трава как трава – яркая, изумрудно-зеленая. – Да вы приглядитесь, – настойчиво повторил Доггинз. Он поднял свой мешок, под ним была лысая прогалина. Аккуратным движением он стал опускать его на окружающую траву; едва на зеленый покров упала тень, как трава всколыхнулась и подалась в стороны. Получалось, мешок снова опустился на лысую прогалину. И наоборот, то место, где только что виднелась бурая земля, было опять покрыто травой.

– Видели хоть раз что-нибудь подобное? Симеон покачал головой.

– Ни разу, – он нагнулся сорвать травинку. Когда на зеленый покров упала тень его руки, окружающая трава плавно оттекла в разные стороны. Поразглядывав сорванную травинку на свету, Симеон смешливо хмыкнул:

– Вы только полюбуйтесь.

Найл с любопытством заглянул ему через плечо. Низ у травинки раздваивался, переходя в два малюсеньких белых корешка. Стоило ущипнуть невеличку, как корешки зашевелились, будто ножки у насекомого.

– Шагающая трава!

Найл опустился на колени и ухватил пригоршню травинок; они, понятно, пытались улизнуть, но не хватило проворства. Чувствовалось, как трава силится высвободиться: держа пучок на весу, Найл различал шевеление тысяч белых ножек. Пучок он поместил на грунт посередине тропы, проделанной тысяченожкой; это место, похоже, траву вполне устраивало. Сев на корточки, Найл вгляделся в зеленые стебельки. Корешки сейчас находились в земле. Однако, стоило тени от руки пасть на траву, как они моментально повылезали из грунта и пучок отполз на несколько сантиметров вбок.

Найл вытянул одну травинку и надкусил. Вкус необычайно сладкий, стебелек можно было свободно глотать – такой он нежный и сочный.