Фея-Крёстная желает замуж - Яся Белая

На обложке витиеватыми буквами написано «Долго и счастливо». Провожу пальцем по выпуклой надписи, передаю альбом крестнице и вздыхаю.

Завидую и даже не прячу этого.

Вон, из открытого окна доносятся голоса и смех — мужской и детский. Прекрасный Принц, теперь уже — король, обучает сына, их первенца… ну чему там мужчины сыновей учат. Крестница оборачивается на голоса, улыбается, кладёт руку на округлый живот.

Принцессу ждём. Конечно, Прекрасную. Луизой решили назвать.

Эх, а я-то чем хуже?

И локоны искрятся, будто над ними встряхнули луну. И глаза чудесные, какого хочешь цвета, чаще — фиалковые. А уж фигурка! У иной принцессы и в лучшие времена такой нет. А крылышки! Ах, какие крылышки! Прозрачные, сверкающие, а пыльца на них — мерцающая, ароматная. Лучше всяких духов. Благодаря ей я летаю. И возраст у меня меркам фэйри совсем юный — сто пятьдесят. В самом расцвете, так сказать! Ну, вот что ещё, спрашивается, мужчинам нужно?!..

Крестница странно на меня смотрит.

Ох, ты ж мать моя, Королева Маб, я что всё это вслух выпалила?

— Угу! — отзывается крестница.

— И с какого момента? — щурюсь на неё. Не могла остановить!

— Примерно с локонов.

Она крутит свой, золотистый, будто сравнивая с теми, о которых только что услышала.

— И ты не обиделась?

Птичкой подлетает ко мне, садится рядом, обнимает за плечи, чмокает в щёку.

— Что ты, крёстная? Я ни капельки не обиделась. И полностью согласна — таких красавиц, как ты, ещё поискать. Действительно, куда только мужчины смотрят?

Снова вздыхаю, подпираю подборок рукой, таинственно и печально гляжу вдаль…

— Эх, дорогая, я замуж хочу.

В общем, зря она в это время апельсиновый сок пила и хорошо, что я — фея. А то бы платье насмарку. Крестница всю меня обрызгала.

— Что? — глазки лазурные округляет, ресницами длиннющими хлопает.

— Замуж, говорю, хочу. А что здесь такого?

— Да ничего, — крестница изо всех сил трёт белый диван: ему тоже досталось апельсиновых брызг. А она никак от привычек своих не избавится: только пыльнку-грязинку увидит — сразу тереть.

Лениво провожу волшебной палочкой — оранжевые отметины исчезают.

— Что я не женщина, что ли? Сто пятьдесят лет только и устраиваю всем «долго-и-счастливо». Уже от платьев, туфель, принцев в глазах рябит, а сама — как тот сапожник.

— Какой ещё сапожник?

В шестнадцать и при золотистых локонах её невежество вполне могло сойти за милую наивность, но теперь-то? Хоть бы в книги иногда заглядывала, а не только в мужнюю чековую книжку…

— Который без сапог. Пословица такая. Аллегория.

— Аааа, — тянет крестница, делая умное лицо и поднимая палец вверх. — Вон оно что.

Хотя ей что аллегория, что астролябия — особой разницы нет. Впрочем, им с Прекрасным и разговаривать-то не нужно. Сядут рядышком, за руки возьмутся, и уже хорошо им. Без слов.

Злая я. А всё потому, что завидую. Тоже хочу, вот так, без слов. При звёздах на крыше сидеть сверчков слушать.

А ведь крестница у меня хорошая добрая девочка. Чего это я на неё?

Вот и теперь вновь садится рядом, неизящно и грузно, чуть покряхтывая, берёт меня за руку и говорит:

— Мы должны исправить положение, крёстная.

— Всенепременно, дорогая. Только как?

— Доверься мне, — заявляет она вполне серьёзно. — Теперь моя очередь помогать.

Ой, что-то мне уже страшно. И за королевство опасаюсь. Если моя крестница так решительно сводит к переносице свои идеальные бровки — быть беде!

Я нежно приобнимаю её, похлопываю по плечу.

— Да ты чего, милая, я же пошутила.

— А вот я не шучу! — говорит она и топает ножкой. — Ты достойна счастья! И я найду тебе мужчину, который тебя осчастливит.

Что-то мне заранее жаль беднягу.

Представляю: врывается такая беременная красотка к какому-нибудь венценосному типу, руки в бока, живот вперёд и орёт на него: «А ну быстро пошёл женился на моей крёстной!»

Тот, испуганный, откуда-нибудь из-под стола: «Хорошо-хорошо. А кто твоя крёстная?»

«Моя крёстная самая настоящая фея!»

Венценосный: «Ой-ё! Попал! Ведь не женишься — в жабу превратит».

Крестница загробным голосом: «Превратит! Ещё как превратит!»

Дальше фантазировать не стала. У меня же мысли материальны, то-то крестница так удивлённо смотрит.

— Ну почти так, — соглашается она. Необидчивая моя. — Хотя я, конечно, хотела устроить конкурс.

— А может не надо!

— Надо и ещё как! У тебя должен быть выбор. Сейчас же сажусь делать рассылку.

Сказано — сделано.

Присаживается к столу, перо-бумагу достаёт и начинает писать. Голуби тут слетаются. По подоконнику ходят, воркуют, свою часть работы ждут. Личная служба доставки моей крестницы.

Сижу, любуюсь на неё. И как умудряется только так идеально писать? Строчит ведь так, что у меня в глазах мельтешит от попыток уследить за её рукой. А буковки выходят ровненькие, красивенькие, с загогулинками. За такие любые ошибки орфографические простишь.

В общем, написала. Письма по голубкам развесила, чмокнула каждого в клювик и отпустила с миром.

Теперь нам оставалось только ждать.

Некстати вваливается Прекрасный с наследником на плече. Последний вопит, как недорезанный поросёнок. Но родители, похоже, счастливы. Вон, нянчится бросились.

Всё, значит мне пора.

Как принцы-короли съедутся — крестница женихам сама сообщит, с какой целью их собрали.

Не попрощавшись, — Прекрасным сейчас не до меня — выпархиваю в голубое, уже подсвеченное пурпуром и подкрашенное позолотой небо, лечу, наслаждаясь лёгким ветерком. Или он — мной. Расшалился, волосы треплет, платьем облепливает. Даже краснею.

Легка, свободна, смеюсь.

А может ну его, этот брак? Но нельзя уже. Крестница расстроится. Когда ещё ей выпадет крёстную замуж выдавать!

В общем, настроение у меня нынче переменчивое и такое, как бы, совокупное. Хочется одновременно всего, но разного.

Ветер тоже меняется и начинает серьёзно завывать начинает. Грубо хватает меня и затягивает в круговорот.

Что же ты делаешь, негодник? Всю пыльцу с крыльев обобьёшь, как же я летать буду!